Может, он обидится и уйдёт? Ан нет! Продолжает, как не слышавши моей насмешки.
— Я читал. По-моему, вам было бы интересно написать обо мне.
— Ах вот оно как?
Гм… Читал, мол… По роже знает… Уже жалко грубо прогнать, но не особо тянет и терпеть.
— Я пишу порнуху. Ваши черты не смогут меня вдохновить.
— Порнуху? Кто-то такое сказал? — чужой не поддаётся провокациям. Его лицо покрывает вежливая улыбка. — Вы пишете о смерти. Разумеется, учитывая ваше состояние…
Сволочь! Падла! В истории болезни копался, что ли? Я молчу.
— Можно это называть и порнографией. В широчайшем смысле этого слова: как выставление интимных, даже физиологичных деталей на показ.
Ишь ты! Не вплеснуть ли тебе компот в глаза?
— Не надо, — чужак отвечает. Вдруг доходит, что это — ответ на мой невысказанный вопрос. — Не надо насилия. Вы же пацифист.
Тому хуже. Но интереснее. Я действительно такой. Никогда не относил к себе это слово, но по сути… Но — откуда он это знает?
— У меня просто такие способности, — пришелец опять отвечает, будто слышавши. Это уже становится скучно. Бессмысленно удивляться дважды одному и тому же.
— Я чувствую, чтó другие чувствуют, — он продолжает. — Больше физически, но порой угадываю и мысли. Это зависит от естественности человека. Ваши мысли легко угадать. Вы мыслите очень физически.
Я молчу. Хлебаю суп и жду. Продолжит или уберётся?
— Лет десять назад вы служили на Украине.
— В Беларуси, — я поправляю, сам не знаю, отчего.
— Допустим. Я чувствую только существенное. Вы соприкасались с тем.
До такого может додуматься всякий слабоумный пророк. Мой возраст, специфика отделения, приступ боли… Интересно, а ты можешь сказать и что-нибудь конкретное?
— Могу и уточнить.
Ишь какой — можешь. Ну, давай, спросим что-нибудь.
— Скажите, что я делал 22 мая 1986 года?
Чужой глубоко вглядывается мне в глаза.
— Вы работали там. На четвёртом блоке.
Мимо! Но я молчу. И не собираюсь душу выворачивать. Коль уж всё знаешь, так уж знай без слов! Я просто пялюсь.
— Вы мыли технику, — он пробует ещё. — Оттуда…
— Приходилось. И много. Но не в тот день! — я искренне рад его неудаче. История болезни легко допускает логические заключения о подобных датах моей жизни, но на этот разок логикой до разгадки не докопаешься!
Чужой смотрит. Ему нечего сказать. Быть может, пора его отшить?
— Вы не можете это чувствовать, физ… — я обрываюсь. Не физик же! — Физист! Пацифисты стреляют слишком духовно. Или же пацифизм слишком неестественен
