– Но как в этом платье ходить по лесу? – жалобно сказала Метта, однако просторные наряды надела, убрав непослушные волосы под холодящую ткань платка, и вышла к ожидавшим ее невозмутимым провожатым.
Набрав в лесу необходимых трав, она приступила к изготовлению лекарств. Несколько сильных мужчин, всю жизнь державших в руках только оружие, покорно измельчали, сушили и разминали травы, варили отвары, готовили настои, а Метта ходила между ними и командовала. Когда препараты были готовы, она стала поить ими Шейха. Одновременно она лечила его своей энергией, простирая над ним руки и предоставляя его взгляду свое пленительное лицо.
Уже на третий день боли отпустили ее пациента, и он впервые спокойно уснул. Рене, разбиравшийся в медицине, поражался, с какой быстротой больной идет на поправку. Буквально на глазах затвердения и инфильтраты на его лице и теле рассасывались, отступал землистый цвет кожи, распрямлялись пальцы, голос стал звонче, а глаза – ярче. Теперь можно было видеть, что это совсем еще молодой мужчина, которому нет и сорока.
Рене хотел выпытать у Метты рецепт настоев, но она не знала названия трав, да и комбинация была чересчур сложна – приходилось смешивать сотые доли гранов, что она и делала, следуя лишь своей врожденной интуиции. Каждый день по ее распоряжению больного относили на берег моря, где он проводил несколько часов в обществе Метты. Она говорила, что прежде всего необходимо врачевать душу, и заставляла его вслушиваться в рокот волн, крики чаек, пение птиц в лесу, наблюдать закаты и рассветы, ощущать благоухание влажной земли, деревьев и трав, растворяться в медленном и глубоком дыхании моря.
– Ах, Метта, – говорил Шейх, держа ее за руки и глядя на нее прояснившимися глазами, в которых поселилась надежда, – ничто здесь не сравнится с пустыней. Вот где вечная, величественная красота. Вот где чувствуешь себя крупицей мира, желтой песчинкой, затерянной в пылающем пространстве. Там зной не жжет, а согревает душу, там зыбкое марево, висящее в воздухе, являет волшебные картины. Пропадая, они оставляют щемящее чувство грусти, как манящая и несбыточная мечта.
– Мне жаль, что я не увижу пустыни, – искренне отвечала Метта, – но я живо ее представляю, я смотрю на нее твоими глазами.
Она заставляла его ложиться на песок и, закрыв глаза, представлять, что он сливается телом с землей. Пациент подчинялся всем ее требованиям, но иногда, обернувшись, она ловила блеск темно-карего зрачка под смоляными ресницами.
