… Ашер улыбнулся. «И от злой судьбы», — наигрывал оркестр дальше. В сущности, он завидовал этим людям, — как-никак, у них есть вера. «У меня-то ничего нет, кроме моей рефлексии, — думал он, — а она разъедает душу». Поэтому, сравнивая себя с другими, он вечно ощущал себя предателем, притворщиком и обманщиком. А сейчас чувство вины мучило особенно, ведь окружающие ему доверяли. «В конце концов, итог моего самосозерцания и сейчас такой же, как всегда, — бездействие». «Нас Господь спасет», — доносилось до него пение сельчан, издалека похожее на простой непринужденный разговор. Только сейчас он сумел разобрать слова, до того их заглушала слишком громкая музыка. Он вспомнил, как много лет прожил, не испытывая никакой потребности в религии, как потом втайне пытался обрести веру и как эти попытки терпели жалкий крах, ведь в то самое мгновение, когда он уже был готов сказать себе, что уверовал, его вера рассеивалась словно дым. «Праведных оплот», — допели участники процессии. И теперь, при виде развешанных на стенах домов и на деревьях предвыборных плакатов с гигантскими лицами, мимо которых шествовала торжественная процессия, он думал, что, если бы он был жертвой, и притом жертвой невинной, все это казалось бы ему прекрасным. К тому же тогда его поддерживало бы неизбежное сознание собственной беззащитности и необходимости смирения. Но жертвой он не был.
— Ну, вот, еле тащатся, нога за ногу, — раздраженно бросил Хофмайстер.
— Да уж, — согласился Цайнер.
Он как раз обгонял процессию, сворачивавшую с дороги к церкви. Ашер украдкой взглянул на хоругвь и балдахин из шелка и парчи, который несли на шестах четверо мужчин, — под ним выступал приходский священник с реликварием в руках.
— Видели женщину? Вон там! — спросил Хофмайстер, тыча пальцем. — Двадцать два года тому назад я за ней ухаживал. А жила она во-о-он в том доме.
Ашер послушно выглянул из окна.
— Вон на той стороне, — уточнил Хофмайстер.
Они как раз проезжали мимо фруктовых деревьев с обмазанными известью стволами.
Тщетно оцепив еще одно кукурузное поле, — двое охотников упустили взлетевшего фазана, который, тяжело взмахивая крыльями, проплыл у них над головами, — они по широкому, скошенному лугу мимо почти облетевших деревьев и кустарников вернулись к Заггау. Внезапно раздались выстрелы. Охотники крикнули: «Фазан!», — Ашер быстро повернулся к просеке, откуда поднялся на крыло фазан, а Цайнер, оказавшийся рядом с ним, на лету сбил птицу, так что перья закружились в воздухе. На какую-то долю секунды выстрелом фазана подбросило вверх, после чего он рухнул на землю, словно в наказание за дерзкие попытки летать. У Ашера возникло странное чувство, будто фазан сейчас там, где ему и надлежит быть. Дробь пробарабанила рядом с ним по листьям. Ашер вспомнил об этом как о чем-то бесконечно далеком. Кукурузное поле, с которого взлетел фазан, отделял от него маленький ручей. Поблизости стоял дом, в открытом окне покачивался вывешенный для проветривания костюм. Потом им встретились две пригожие девочки в бело-голубом. Ашер предположил, что они возвращаются с процессии. Одна из них была лет восьми, значит, ровесница его дочери Катарины. Сидит сейчас, поди, бедняжка, дома и мучается от скуки.
