— Каковы их условия, Тигидий? — спросил император.
— Стоит ли, Луций, прерывать наш пир серьезными рассуждениями, тем более философской оценкой характера и нравов квадов, буров, маркоманов и прочей варварской сволочи? Не лучше ли оставить этот разговор на завтра, когда судьба родины потребует от нас взвешенных и далеко идущих решений? Есть ли смысл обсуждать за столом то, что требует дневного света, трезвой головы и ясного ума? К тому же я не вижу жареных лебедей, о которых было столько сказано за сегодняшний день.
— Действительно, как насчет журавля и лебедей? — император обратился к стоявшему в дверях Клеандру.
— Еще не дошли, господин. Их обжаривают на вертеле под присмотром нашей гостьи.
— Как под присмотром гостьи? — возмутился император. — Разве место Кокцеи в поварской, а не за нашим столом? Разве Клиобела не может сама дожарить лебедей? А ну‑ка, пригласи сестру нашего уважаемого Матерна, я хочу лично выразить ей свои восторг и послушать, где она научилась так любопытно фаршировать уточек. Яблоки просто изумительные. Как считаешь, Тигидий?
Коммод глянул на префекта.
Тот, застигнутый с полным ртом, одобрительно кивнул. Когда прожевал, отважился закончить мысль, которую вынашивал все это время.
— Прости, цезарь, долг обязывает меня поделиться вот каким наблюдением. Меня поразила неколебимая убежденность варваров, что служение родине есть служение императору. Я не могу понять, как тебе удалось внушить чуждым Риму людям такое глубокое и искренне почтение к себе, тем более что в наших собственных рядах порой не всегда встретишь необходимое уважения к личности цезаря. Порой случается, что даже к его советам подданные относятся спустя рукава.
— Ты не прав, Тигидий, — неожиданно откликнулся Матерн, и префект тут же отметил: «Уже по имени, голодранец!..» — однако вида не подал, а всем корпусом повернулся в сторону охотника.
— Армия верит в тебя, Луций, — упрямо продолжил охотник. — Среди нашей братии только и разговоров — этот, мол, проломит башку упрямым германцам. Этот сумеет вмазать им железным кулаком.
— Вот и я говорю, — подхватил Переннис. — Все вбили себе в башку, что следует поступать так‑то и так‑то, и требуют от императора исполнения чего‑то пусть и величественного, но задуманного в прошлую эпоху, другими людьми, преследовавшими иные цели. Спора нет, это были достойные люди, однако задумайся — что, если существует иной способ решения северной проблемы.
— Что‑то я не понимаю, к чему ты клонишь, — нахмурился Матерн.
