За стеной плачет Эльвира. Рыдает. Что-то неразборчивое говорит в телефонную трубку своей бабушке. (Ja, Oma! Nein, Oma![90]) Я надеваю наушники. У меня нет желания подслушивать. Мне нужно разбираться со своей жизнью. У меня у самого ничего не клеится. Пленка, отделяющая меня от депрессии, истончается. Я всё чаще думаю о ней.
— Gute Nacht!
— Danke schön und gute Nacht![91]
«Спасибо» это, видать, Чарко мне за то сказал, что я вечером ухожу из комнаты, оставляя его в покое.
В этот вечер на пути в столовую я впервые задумываюсь о том, что, по сути дела, узурпировал нашу комнату. Я целыми днями нахожусь в ней и это, возможно, является некоторой проблемой для Чарко, пусть он и молчит о ней. Мне часто хочется побыть одному, но ему-то ведь тоже.
Ага, в столовой есть две розетки, высоко на стене. Надо будет во второй половине дня перебираться сюда. Здесь всё равно никого не бывает.
Завтра в нашем мусорном ведре Галина найдёт классическую икебану от Чарко: три сине-жёлтых пакета от печенья (пятница-суббота-воскресенье) и шесть синих пачек от сигарет марки «Basic» (за тот же период). Сигареты Чарко хранит в железном чехле с торсом индейца в профиль и надписью «Natural American Spirit».
Из этих наблюдений я делаю следующее заключение: Чарко выкуривает по две пачки сигарет в день; съедает по 300 г. печенья; ежедневно в течение одной минуты сидит в позе тоскующего зека; четверть часа уделяет чтению своего словаря (теперь, правда, не в голос, а лишь шевеля губами)…
О себе: сижу всё свободное время на кровати с компьютером, что-то там с ним делаю, параллельно с его же помощью слушаю музыку; на час в день ухожу в интернет-кафе; вечером с 20:00 до 22:00 читаю бумажные книжки…
В последнее время я научился-таки писать на бумаге. Мысли, не вылитые из сознания в письменной форме, мешают сосредоточиться на чтении. В результате научился малым количеством слов записывать важнейшее, отчего позже легко будет отталкиваться при восстановлении всего эпизода. Забавно, что сперва я письменно стартую разборчивым печатным почерком, затем сбиваюсь на более небрежный, под конец теряю разборчивость и уступаю место скорости. В конце концов, листок с заметками мутирует от одного почерка в совершенно другой. Неизменными остаются только чернила.
Читаю. Мимо проходит Итальянец. В мою сторону: Alexey, der Schrecklicher!..[92]
Я: Yo.
Рассказываю Галине историю цыгана. Под конец прошу разведать что-либо о последствиях побега.
