И ведь совсем недавно ее это вполне устраивало. Больше того, казалось правильным и единственно возможным; прожили вместе почти двадцать пять лет и, бог даст, еще столько же проживут.
А вот поди ж ты – когда она сегодня увидела его, сидящего рядом с распахнутым чемоданом, то почему-то сразу подумала, что он от нее уходит. И почувствовала… что? Да ничего. Так, усталость и пустоту какую-то внутри. Больше – ничего.
Потом она вспомнила, что ведь завтра же вторник, завтра он должен ехать в Москву, на конференцию. И тоже ничего особенного не почувствовала – так, легкое облегчение. Она всегда любила оставаться дома одна.
Всегда, но не теперь. Теперь она боится оставаться одна. Она боится, что выдержка и благоразумие могут в конце концов ей изменить. Она боится потерять контроль над своими действиями и мыслями. Она боится золотистого отблеска, загнанного глубоко внутрь, но не побежденного, тонкого, едва уловимого аромата, оставшегося с ней после того, как губы другого мужчины коснулись ее кожи – о, это прикосновение, и этот запах, и золотые искры-чайки в его глазах! Стоит лишь вспомнить об этом, и начинает сладко кружиться голова.
Поэтому она не будет вспоминать. Она не будет оставаться одна, наедине со своими мыслями и чувствами, которым она не может доверять.
И муж должен ей помочь. Ему придется вспомнить, что она – не только его верное, безопасное пристанище, но и женщина, законная жена его, которая сама иногда нуждается в защите и ласке.
Аделаида высушила длинные волосы феном, слегка надушилась, подкрасилась и надела любимый легкий халатик, кремовый с ирисами.
Муж уже занял свое кресло в гостиной, напротив телевизора, и, надев очки, углубился в свежий выпуск «Футбольного обозрения». Он не сомневался, что жена сейчас на кухне, готовит ужин, после закончит укладывать его вещи, выгладит костюм, а утром соберет ему в дорогу еду – путь-то до Москвы неблизкий, – и был поэтому очень удивлен, когда она появилась в гостиной и стала перед ним, загородив собой телевизор, в этом своем халате с дурацкими фиолетовыми цветами.
– Что, Ада? – спросил он, недовольно хмурясь.
Вместо того чтобы ответить, она подошла ближе и присела на подлокотник его кресла. Бедное кресло жалобно скрипнуло. Строго взглянув на жену, он повторил свой вопрос.
Она молчала. Она смотрела на него с каким-то странным, задумчиво-оценивающим выражением. Когда она наклонилась к нему, он заметил, что она накрашена и от нее пахнет духами – это дома-то!
