Но больше он ничего не сказал. Просто «а». И стал ждать, пока я продолжу разговор.
Сейчас Гордон был в Штатах, а я неплохо знал американские масс-медиа: как только инопланетяне оказались на территории США — тот форхильнорец, который обивал пороги судов в Сан-Франциско, и второй, посещающий психиатрическую клинику в Чарльстоне, — о внешнем мире речи больше не зайдёт; если Гордон и знал обо мне и Холлусе, то не подал знака.
Конечно, я заранее отрепетировал свои слова, но его тон — холод, враждебность — заставили меня проглотить язык. В конце концов я выпалил:
— Мне жаль.
Он мог понять это как угодно: «мне жаль тебе докучать», «мне жаль, что пришлось оторвать тебя от дел», «прискорбно слышать, что у тебя стряслось то или иное печальное событие», «жаль, что скончался старый друг» — или, конечно же, что я, собственно и хотел сказать: «сожалею о том, что случилось. Жаль, что нашёлся тот клин, который был вбит между нами десятилетия назад». Но Гордон не собирался делать разговор лёгким для меня:
— Что — жаль? — спросил он.
Я выдохнул в трубку, возможно, довольно-таки шумно.
— Горд, мы ведь были друзьями.
— Пока ты меня не предал. Да, были…
Так вот, значит, как всё будет! Никакой взаимности; ни малейшего осознания, что мы оба обошлись друг с другом неправильно. Всему виной я, и только я.
Злость бурлила во мне; в какой-то миг я хотел дать ей выплеснуться, сказать ему, какую боль причинил мне его поступок, сказать, как я плакал — буквально, по-настоящему плакал — от бешенства и разочарования, как мучился от того, что дружба разбилась вдребезги.
На секунду я прикрыл глаза, стараясь успокоиться. Я позвонил, чтобы поставить точку, а вовсе не для того, чтобы заново начать старую ругань. Грудь пронзило болью; стресс всегда её усиливал.
— Мне жаль, — повторил я. — Это не давало мне покоя, Горд. Год за годом. Я не должен был сделать то, что сделал.
— Да уж, это чертовски верно сказано, — сказал он.
Однако я не мог взять всю вину на себя; во мне всё ещё говорила гордыня или что-то вроде того.
— Я надеялся, мы могли бы извиниться друг перед другом, — предложил я.
Но Гордон увильнул от этой идеи:
— Почему ты звонишь? После стольких лет?
Мне не хотелось говорить ему правду: «Видишь ли, Горд-о, дело вот в чём: я скоро умру, и…»
Нет. Нет, я не мог бы заставить себя это произнести.
— Просто хотел разобраться со старыми делами.
— Поздновато спохватился, — заметил Гордон.
«Нет, — подумал я. — В следующем году было бы поздновато. Но, пока мы живы, ещё не поздно».
