Он на несколько минут закрыл глаза и замолчал, будто в последний раз хотел прокрутить в памяти былые денечки.
— Так вот, — продолжил он свое предсмертное завещание, — Ни над гробом, ни на поминках слез не лить. Выпейте хорошо, закусите, спойте мою любимую про Петрушу на тракторе. И на могилке, чтобы всегда стопочка стояла. Словом, чтоб тут все без причитаний было. Может быть, и мне тогда веселее на том свете будет.
А через пару часов дед Евграфыч представил Богу душу.
Старуха запричитала, но её тут же одернули:
— Ты что, мать, не слыхала последнего завещания?
Авдотья тут же вытерла кухонным полотенцем глаза и пошла в сельсовет вызывать скорую.
Приехали врачи, констатировали смерть, забрали тело и увезли в морг вскрытие делать. Сказали лишь, чтобы через пару деньков приехали и забрали то, что раньше было веселым дедом Евграфычем.
Бабы по домам разошлись, готовиться к похоронам и поминкам, а мужики, выпив пару бутылочек, выставленных Авдотьей, сколотили домовину и ушли копать могилу. Там, на кладбище и набрались до поросячьего визга. За полночь растаскивали их жены по избам, а те в солидарности хриплыми голосами пытались петь: «Прокати нас, Петруша, на тракторе. До околицы нас прокати…»
Прошло два дня. Мужики, следуя последней заповеди деда Евграфыча, не просыхали. Авдотья не успевала вытаскивать из погреба бутылки с первачом. Но нужно было ехать за телом. И на полупьяной сходке решили, что за дедом поедет старший сын с соседскими мужиками, а остальная родня и соседи будут готовиться к похоронам и поминкам. Правление колхоза выделило «ЗИЛ» и, с трудом загрузившись в кузов, закадычные друзья и родственники поехали в районный морг.
Ранняя осень обильно усыпала дорогу листьями, и как будто напоминала о скоротечности человеческого бытия.
Приехали к моргу и, поддерживая друг друга то ли от страха, то ли чтобы не упасть, плотной толпой, как большевики перед расстрелом, двинулись на освидетельствование трупа.
Молодой санитар, смачно хрустя солененьким огурчиком, подходил к столам, на которых лежали покойники, приподнимал простынь и спрашивал:
— Этот?
— Да ты, что пьяный что ли? — в один голос отвечали мужики, — Это же баба лежит!
Санитар, не обращая внимания, подходил к другому столу, открывал лицо покойничка и снова спрашивал:
— Этот?
— Не-е-е, — уж молодой очень. Ему бы жить да жить.
— Этот?
— Не-е-е. И это не Евграфыч. Наш высокий был.
— Этот? — санитар доел огурчик и вытер о простынь, которой было накрыто мертвое тело, руки.
