Семь дней в полной недвижимости провела бабка Настя в постели. На восьмой приподнялась и уселась — к полному изумлению дежурившей день и ночь около материной кровати дочки.
— Что вы, мама, лежите, лежите. Вам вставать ни в коем случае нельзя!
Но бабка, видимо, пропустив мимо ушей слова дочери, почти шепотом попросила:
— Ну-ка, помоги мне подняться, — и, придерживаясь за руку дочери, направилась к старому сундуку. — Открой, — скомандовала она и добавила, Там под одежкой — бутылочка должна быть…
Они доковыляли до кухонного стола и бабка Настя опустилась на свой любимый табурет около окна. Вытащила зубами пробку из бутылки и налила в граненую стопку.
— Что вы, мама, делаете! — запричитала дочка.
— Поди прочь! — ответила бабка и медленными глотками выпила самогон. Занюхала заплесневевшей корочкой. Посидела, посмотрела в окно и через несколько минут в глазах появились живые искорки.
— А что это в сенях за домовина стоит?
Дочка нервно теребила в руках носовой платочек:
— Так мы ж думали, вы уже на небеса собрались…
— Я? — изумилась бабка Настя, ошарашенная ответом, Я? На небеса? Вы с ума сошли! Мне только семьдесят четыре! Надо ж, что удумали — заживо похоронить собрались!
Она резво поднялась с табуретки, взяла со стола бутылку, закрыла пробкой и опустила её в огромный карман своего халата.
— Ступай домой, — сказала она дочери.
— А вы?
— За меня больше не беспокойтесь. Я к Матрене…
Из кухни дочь слышала, как бранилась мать во дворе:
— Ироды! И оградку уже припасли! Все стараются меня скорее в сыру землю упрятать.
Хлопнула калитка. А через час из дома соседки Матрены доносилась протяжная песня, исполняемая в два голоса:
— И никто не узнает, где могилка моя…
1997 г.
Когда дед Евграфыч, проживший долгую жизнь лихо и весело, стал помирать, то попросил свою старуху собрать рядом всех родных и знакомых. Когда пришедшие по последней воле старика окружили лежанку Евграфыча, склонили головы и стали печальными глазами буравить пол, дед тяжело вздохнул и сделал предсмертное завещание.
— Вы, это самое… — наморщив лоб, почти шепотом сказал он, — свои нюни над гробом не распускайте. Не хрен мою жизнь оплакивать. Дай Бог так каждому прожить. Горе нашу семью обходило стороной, в доме достаток был, да и я за свою жизнь покуражился и повеселился вволю. Столько водочки попил, столько баб перепортил…
После этих слов он посмотрел на свою старуху и сделал поправку:
— До тебя, Авдотья, до тебя это было.
