Ему было трудно говорить.
– В следующую… положи это.
Он вынул из-за пояса железную шкатулку, ту самую, в которую сегодня клали сажу.
– Через сто лет положат тебе под голову, – сказал отец.
Алесь подошел к темной нише и засунул в нее шкатулку.
– А теперь иди сюда.
Они стояли у подсвечника. Отец опустил руку на плечо сына.
Пламя свечи делало его лицо суровым, пожалуй, даже величественным. Только это давало Алесю силу не чувствовать отвращения, протеста против всего, что здесь происходило.
– Повторяй за мной, мальчик, – сказал отец.
– Хорошо, – шепотом ответил Алесь.
– Я пришел к вам, – прошептал отец.
– Я пришел к вам.
– У меня ничего нет, кроме вас.
– У меня ничего нет, кроме вас, – уже более твердым голосом повторил молодой.
– У меня нет ничего, кроме могил, потому что я ваш сын.
– У меня нет ничего, кроме могил, потому что я ваш сын.
Отец выпрямился, словно от какого-то вдохновения.
– Я клянусь любить вас.
– Я клянусь любить вас.
– Я клянусь защищать ваши могилы мечом и зубами, даже если моя могила будет далеко от вас.
– Я клянусь… далеко от вас.
– Потому что я все равно буду здесь, с вами. Потому что меня нельзя отделить от вас.
– Потому что я… с вами… Потому что меня нельзя отделить от вас.
– Пока не прекратится живот людской на земле.
– Пока не прекратится живот людской на земле.
– Аминь.
– Аминь.
Легкий звон упал с высоты звонницы на погост, на людей, выходивших из церкви, на окружающий парк. Звонница стояла неподалеку от стройной, сотканной из солнечного света церквушки, в веревках колоколов бился, словно муха в паутине, хромоногий звонарь Давид.
А из церкви навстречу солнечному июльскому дню выходили люди.
Алесь шел где-то посредине процессии.
– На твоем постриге будет мальчик, которому дадут держать твою прядь, – сказал отец. – Потом ты отблагодаришь его тем же. Это означает, что вы уже никогда не будете врагами. Не имеете права.
– А если и друзьями не будет?
Отец беспечно рассмеялся.
– Никто не заставляет. Но, я думаю, вам будет хорошо вместе. Это уж мы с матерью постарались. Он сын моего лучшего друга, покойного, – земля ему пухом, – Мстислав Маевский.
И вот теперь Алесь шел и напряженно ждал, каким он будет, этот неизвестный мальчик, с которым они теперь не имеют права быть врагами. Это ожидание отвлекало его от богослужения в церкви. Он запомнил лишь суровые, нечеловеческие большие глаза ангелов, их немножко отекшие лица и робкие, всепрощающие улыбки. Запомнил застывшие всплески их крыльев над головой и непонятного цвета – то ли розовое сквозь голубое, то ли голубое сквозь розовое – складки одежды.
