– Она не хлопка, она Марыля, вторая моя мать.
Пан Адам покачал головой.
– За что же это вы их так уважаете, панич?
– За то, что они трудятся, как Адам и Ева, – заученно сказал мальчик. – Пашут землю и прядут лен.
Выбицкий вздохнул:
– Э-эх, панич! Прошло то время, когда на земле были только Адам и Эва. Прошло и не вернется. Теперь над Адамом и Эвой царь, потом губернатор, потом ваш ойтец, а потом я, полупанок.
На губах его появилась ироническая улыбка.
– А они над всеми нами посмеиваются, потому что пока ничего больше не могут сделать. Про царя не слыхал, а губернатора, как они говорят, кулагой облили. Князь, по их выражению, «лярва, хоць і ў барве». А я вообце «или пан сам пан, или пан у пана служит?», «на ноге сапог скрипит, а в горшке трасца кипит». Так что никогда вам, панич, не быть мужиком, а мужику не быть паном. И потому пора вам забыть о том, что вы играли с холопскими детьми в бабки. Время учиться господствовать… Никогда им, к сожалению, не быть вольными. Всегда над ними будет пригон. Человек – это такая холера, что придумает…
– А белый жеребенок? – спросил Алесь и похолодел весь до кончиков пальцев: понял, что чуть не ляпнул лишнее.
– Какой белый жеребенок? – спросил пан Адам, внимательно глядя на Алеся.
– Камень вон у оврага, – неловко вывернулся Алесь. – Лежит в траве, словно белый жеребенок.
– А-а, – протянул безразлично Выбицкий. – Так это, панич, скорее на белую овцу похоже.
Его глаза почти незаметно смеялись.
– Так, значит, учили вас там, панич?
– Учили.
– Вот и хорошо. По крайней мере не спутаете льна с пшеницей.
– Не спутаю.
Они снова замолчали. Теплый ветерок повевал в лицо, кабриолет мягко покачивало. После почти бессонной ночи Алеся клонило в сон, и наконец он задремал…
…Не было уже ни озими, ни жаворонков над нею, ни солнца. Была ночь. И туман, и длинные лошадиные шеи над белым озером. Как тогда, в полузабытьи в ночном, он подступал почти к ногам, этот туман, и из тумана постепенно вырастали, выходили на пригорок, как на берег, удивительной красоты белые кони. Молчаливые белые кони, которые медленно перебирали ногами. Он один лежал у наполовину погасшего костра, а кони стояли вокруг него и часто, ласково наклоняли к нему головы и дышали теплом, а их глаза были такие глубокие и такие добрые, какие бывают лишь у матери, когда она глядит на ребенка… Кони стояли и печально, нежно смотрели на него, а между ними стоял еще мокрый белый жеребенок со смешным толстым хвостом… И это было такое непонятное счастье, что Алесь едва не заплакал. А молочный туман сбегал с земли, как вода, и всюду были белые… белые… белые кони…
