Леона откинулась и посмотрела в ночное небо — черное бархатное покрывало, разорванное острыми звездами и холодным лезвием месяца.
— Салли Хант, — сказала она, недоумевая. — Никогда бы не подумала, что у вас может быть что-то общее с ней.
Он снял руку с руля и положил ее на спинку сиденья.
— А почему бы и нет?
— Просто я так чувствую. Мне приходилось довольно много ездить. Отец берет меня повсюду — за границу и тому подобное, и я встречалась со множеством людей. Невольно начинаешь их как-то классифицировать. Вы и Салли абсолютно разные люди. Целый мир между вами.
— Вы имеете в виду, что ее родители состоятельные люди и мне нечего и равняться с ними? — с горечью спросил он.
— Вы совершенно неправильно меня поняли, — поспешно сказала она. — Я об этом совсем не думала.
— Нет? Но тогда о чем же?
— Я думаю о том, что Салли подходит для провинциального города, из которого вы оба приехали. Но вы совсем другого типа человек.
— Другого? И вы можете это утверждать?
— А что? — спросила она. — Вот эти ребята на танцах. Студенты из состоятельных, благополучных, респектабельных семей. Рядом с вами они как дети. И почти все они так и останутся детьми на всю жизнь.
— А я?
— Вы нет. Вы не ребенок, Генри. Может быть, вы никогда и не были ребенком…
Именно в эту минуту он и поцеловал ее — грубо, страстно, таким долгим поцелуем, что охвативший ее трепет успел проникнуть в каждый ее нерв.
Потом он откинулся на сиденье и долго смотрел на Леону оценивающе, как мастер смотрит на дело своих рук.
— Я всегда мечтал поцеловать миллион долларов, — сказал он.
— Ты пойдешь далеко, я знаю. Это чувствуется в твоем взгляде. В том, как ты воздействуешь на других людей. На таких, как я.
Его лицо приняло холодное и циничное выражение.
— Смешно, — сказал он. — Сижу здесь и выуживаю комплименты у девушки, которую со всеми ее миллионами, меховыми пальто и «бугатти» я больше никогда не увижу.
— Ты не знаешь, — сказала она. — Ничего ты не знаешь.
— Не понимаю, — сказал он.
— Поймешь, — мягко сказала она. — Только не сразу. Расскажи-ка мне лучше о себе.
— Тут нечего рассказывать. Я, как говорится, не из тех, что родились в рубашке. Старик мой развозит уголь, когда трезвый, и произносит речи о бедности, когда пьян. С матерью было бы лучше, если бы она не связалась с отцом. У нее кое-какое образование, она хотела учиться и дальше. Вместо этого она разрывается на части, поднимая шестерых детей, не давая им помереть с голоду и оплачивая крышу над головой, хоть и дырявую… Вот и все. Американская мечта!
