— Она уже позавтракала, — говорит отец; в его тоне слышится легкое раздражение. — Ее покормила Фиона.
Я знаю, что по отношению к Фионе вела себя отвратительно, так что отец имеет полное право сердиться.
— К обеду меня не жди, — говорит он, наклоняясь, чтобы поцеловать Хлою. — Сегодня лекция Брайана Грина, я купил нам с Фионой билеты.
Отец, видимо, считает, что сегодня готовить обед буду я — предположение не намного фантастичнее того, что Фионе может быть интересна лекция о происхождении космоса.
— Ладно, — отвечаю я, приподнимаясь на локте и привлекая к себе Хлою; я надеюсь, что отец поцелует и меня. Он так и делает — быстро чмокает меня в макушку. Я знаю, что веду себя как избалованный ребенок, питая беспочвенные и ничем не обоснованные подозрения на счет женщины, которая нравится моему отцу, женщины, которая была так добра ко мне. И к моей дочери. В этом-то и кроется часть проблемы.
В течение всего утра я замечаю, что Хлоя то и дело поглядывает на меня, а когда ей кажется, что я перестаю обращать на нее внимание, старается подобраться ко мне поближе. Просто удивительно, как тонко неискушенным младенцам удается подмечать настроение взрослых и отслеживать каждое их движение, не делая при этом никаких видимых усилий. Я думаю, это свидетельствует об их врожденной способности к адаптации и выживанию; их обоснованный интерес к малейшим изменениям нашего умственного состояния позволяет им постоянно думать о нас и — что, наверное, не менее важно — не дает нам забыть самих себя. Может быть, это мне только кажется, но все утро Хлоя возится со своими игрушками со скучающим видом, словно, увидев мрачное выражение моего лица, решила, что и ей сегодня нечему радоваться.
Я перечитываю рецепты матери, без всякой системы перелистывая тетрадки, исписанные ее почерком, и угрюмо размышляю о том, сколько же веков потратили французы, чтобы научиться нарезать овощи на одинаковые кусочки и выкладывать веером тонкие ломтики картофеля и яблок на сложные пироги. Я надеялась собраться с духом и сходить в бакалейную лавку, но меня настолько поражает собственное кошмарное отражение в зеркале ванной, что я решительно отказываюсь появляться на улице — по крайней мере, при дневном свете.
Я наливаю ванну для себя и Хлои, бросаю туда резиновые игрушки и добавляю несколько пригоршней пены для ванны. Хлоя хихикает, когда мы опускаемся в теплую воду, и я протягиваю ей руку с шапкой белоснежной пены. Я сажаю ее на колено, развернув к себе лицом, и она играет с мыльными пузырями, осыпая меня пеной. Смочив ей волосы, я закручиваю хохолком на макушке то немногое, что успело вырасти, беру зеркало и даю Хлое в него посмотреться. Затем делаю и себе несколько длинных, склеенных мыльной пеной локонов.
