— Ах, едрена-зелена! — он чадил махрой. — Как умственно все человеком устроено.
Пацаны вились мошкарой, и Кашин не успевал раздавать затрещины.
От крайнего дома, от Аксиньи Заморевой, крикливый голос пропел:
— Ню-урка, хлеб привезли! Где тебя лихоманка носит?
Хлеб возили с перебоями. Поселок огибала железная дорога и как бы отрезала его от остального города. По ней шли составы на фронт и с фронта. Ниже шоссейку пересекало еще несколько заводских веток, где постоянно сновал маневровый паровозик. И редко случалось, чтобы все линии были свободны. Люди подлезали под вагоны, а машина, иногда простояв часа три, возвращалась, а очередь переходила на другой день.
Хлеба мы с Костей не получили. Очередь почти дошла, но продавщица сказала, что она тоже не железная, и закрыла магазин. По дороге домой Костя спросил, какую ботву я больше люблю. Мне никакая не нравилась. Он отдавал предпочтение турнепсовой, если ее хорошенько пропарить.
На другой день хлеб получили рано и ушли за поселок. Кашин расхаживал, заложив руки назад, сутулился, грозил пальцем воображаемым нарушителям — передразнивал милиционера.
— Витька, а как Бандуров гвозди забивает?
Кашин поднял согнутую серпом руку, стал помахивать кистью, припевая к удовольствию мальчишек: «Тима, Тима, Тимофей, ну-ка, гвоздик забей!..»
Пришел Ермил. Его не сразу узнали — побрился. Из кармана латаного-перелатаного полушубка выглядывала заткнутая бумажной пробкой чекушка, наверное, под бензин для зажигалки.
— Идут! — крикнул кто-то.
— Летчики!..
Они подошли, поздоровались, сняли заскорузлую от мороза парусину с кабин. Тот, который повыше, залез в кабину, он оказался пилотом, другой, покоренастей, механиком. Механик обошел вокруг самолета, снял красные струбцинки на хвосте и на крыльях, провернул винт, поставил его стоймя, смахнул иней с ребер цилиндров мотора, что-то отсоединил там, продул, присоединил снова и спросил:
— Пробуем?
Пилот кивнул.
Они что-то кричали друг другу, потом механик крутнул винт, накинув на верхний конец его веревочную петлю лыжной палки.
Пропеллер дернулся, нехотя сделал оборот. Мотор со свистом выдохнул, чихнул, стрельнул голубым дымом. Потом как бы после раздумья еще крутнулся и — чих-чих-чих — стал набирать обороты.
Пилот помаячил механику, тот ушел к хвосту и лег на него животом. Мотор заревел, самолет закачался, словно ему было невтерпеж стоять на месте, за хвостом поднялся вихрь. Механик втянул голову в плечи. Кашин сдернул с пацана шапку, кинул в струю, и ее покатило по полю. Что-то маячил Ермил, но голоса его не было слышно.
