Она стиснула кулаки.
— А как я узнаю?
— До тебя могут дойти известия. Жди.
Никогда прежде он не замечал, что она так хорошо говорит на его языке.
— Да, женщина должна хорошо уметь ждать. — Она стиснула зубы и уставилась куда-то далеко, за равнину, покрытую умирающим снегом.
Солнечный свет с востока просачивался сквозь рваные тучи и еловые кроны. Старый снег лишь кое-где лежал заплатами на промокшей почве. Сырой воздух был неподвижен.
Гуннхильд вышла из гаммы. Конечно, финны последовали за нею. Их лица казались изможденными, из-под грязных отросших волос глядели ввалившиеся глаза: уже несколько ночей они очень плохо спали. Девушка, которой удавалось отдыхать гораздо лучше, старалась не показывать владевшего ею скрытого напряжения.
— У нас нет никакой необходимости охотиться, — сказал Аймо. — К тому же сейчас мало дичи.
— Но мне так хочется съесть хоть немного свежего мяса. — Она откровенно подлизывалась. — Или хотя бы рыбы.
Вуокко сразу же рассмеялся.
— Тогда мы пойдем!
— Иди один, — с деланым безразличием бросил Аймо.
Вуокко сразу помрачнел.
— Нет, — отрубил он. — Ты идешь со мной, или я тоже останусь.
Оба прожигали друг друга взглядами. К весне ни один из них не соглашался оставить второго наедине с Гуннхильд.
Она пользовалась этим. На протяжении зимних месяцев, когда все трое были заперты в доме, колдуны часто обменивались недобрыми словами, но не держали зла друг на друга. Финнам вообще не были свойственны буйный гнев или мстительность. Но все же интересно, какие силы могут призвать эти двое, если достаточно разъярятся?
— О, мои учителя, мои возлюбленные мастера… — взмолилась она. Горечь и злость, рожденные необходимостью разговаривать таким образом, заслонили на мгновение ту тревогу, которую она постоянно испытывала.
Вуокко тут же перевел взгляд с Аймо на нее.
— Возлюбленные? — Его голос дрогнул. — Тогда почему же ты покидаешь меня?
— Останься, Гуннхильд, — подхватил Аймо. — Ты сделала лишь первые шаги по дороге знания.
— Вы же знаете, что я не могу, — твердо ответила Гуннхильд. Она и не подумала сказать о том, что стремления плоти все больше и больше подчиняли себе ее мысли. — Отец никогда не поймет этого, он решит, что вы околдовали меня, и наверняка приедет за мной с мечом в руке. Просто научите меня всему, чему сможете, за то время, которое у нас еще есть. А я навсегда останусь другом вам и вашим саами.
— Мы никогда не сделаем тебе ничего дурного. — Аймо помотал головой. — Но предзнаменования нехороши.
