— Ну, да ведь на чужой роток не накинешь платок. То выдумали враги!
— Я вот не враг, — сказал Тимофей Селезнёв, — а что-то и мне не того…
— Говори прямо, — вскипел Григорий, — ты против коммуны?
— Я не то чтобы против, но и не очень за…
— Говори яснее! — потребовал Григорий.
— Я и говорю, что не потягивает на коммуну. Я считаю, лучше нам ТОЗ, товарищество по обработке земли, или артель организовать. Допрежь коммуны…
— Нет! Я категорически против! — резко рубнул ладонью воздух Григорий. — Это что же выходит, по-твоему: дескать, мы сначала побудем в ТОЗе, а потом в коммуну подадимся? Видишь, у нас вроде духу не хватает! Да какие ж мы после этого с тобой коммунисты! Нет и нет! — горячо продолжал Григорий. — Ты, Тимофей, наверно, плохо читал сочинения нашего дорогого товарища Ленина. А товарищ Ленин говорит, что собственность ужасная вещь, она каждый день возрождает капитализм! Да ты разве сам не знаешь? Тебе ж это должно быть на факте известно. Смотри ты, какой кулачина получился при советской нашей власти тот же Селиверст Карманов. Ведь это диво, что такое с ним сталося. А был сперва-то середняк, и даже маломощный. А другие, прочие? Вон возьми ты шурина моего Егоршу Веретенникова, этот ещё немного — и батраков начнёт наймовать. Вот ить чего делает она с народом, эта проклятая собственность! А коммуна её в корне уничтожает!.
Григорий говорил, и Тимофей, казалось, был побеждён его доводами. Но надо было хорошо знать Селезнёва, чтобы не обмануться на этот счёт. Тимофей, как понимал Григорий, всё же остался при своём мнении.
— Ну, а ты как? Чего скажешь? — спросил Сапожков Иннокентия Плужникова.
Молодой и ещё недостаточно твёрдый в своих мнениях, Иннокентий заколебался.
— Народ у нас, Григорий Романыч, беда как тугой на раскачку. С нашим народом разве сразу-то что-нибудь сделаешь?
— Да ведь где же! Конечно! Наше дело отступать, а не наступать, — насмешливо отозвался Григорий.
Иннокентий взглянул на него виновато, а Тимофей сидел попрежнему невозмутимо.
— Показывай список, кто скот просит, — повернулся к Плужникову Григорий.
Иннокентий достал разграфлённый листок бумаги.
— Домна Алексеева, — читал по списку Григорий. — Корову бы ей… Ну, этой надо. С ребятишками… Вдова.
— Николай Третьяков, — продолжал читать Григорий и запнулся. — Это какой же Николай Третьяков? — спросил он.
— Да Никула.
— Тьфу ты, пропасть! — усмехнулся Григорий. — Привыкли уж: всё Никула да Никула, а тут вдруг Николай. Ну, этому бы я не дал. Подкулачник.
