После сложного контрданса я поднялся к себе в комнату, чтобы одеться более легко, и через минуту вижу кузину, которая спрашивает, не нужно ли мне чего.
— Вас кто-нибудь видел входящей сюда?
— Нет, так как я спустилась сверху. Мои кузины в зале.
— Милая моя, вы прекрасны как небесное светило, и я должен заявить, что я вас обожаю.
— Что вы делаете? Нет, нет, кто-нибудь может войти. Погасите свечу.
Я погасил и мне, полному впечатлений от Роман, казалось, что я с ней, но мне не нужно было иллюзий, потому что и она была очаровательна. Я бы не нашел, возможно, Роман столь живой. Она просила меня поберечь ее, и это было сказано как раз в момент, когда это следовало сказать; я хотел возобновить, но она побоялась и ушла. Я снова зажег мою свечу и, переодевшись, спустился.
Мы танцевали вплоть до момента, когда король всех консьержей пришел сказать, что стол накрыт.
Я увидел стол с закусками, уставленный всем, что было самого изысканного; но что понравилось более всего, особенно дамам, это множество свечей. Компания состояла из тридцати человек, я не сел за общий стол, а за другой, поменьше, где вместе со мной с удовольствием расселись ветераны. Они все осыпали меня неотступными просьбами провести в их городе осень, и я уверен, что они бы меня чествовали, так как знать этого города известна своим благородством. Я сказал им, что если я смогу здесь задержаться, я был бы счастлив познакомиться с семьей просвещенного человека, который был большим другом моего отца.
— Что же это за семья? — спросили у меня.
— Бушеню де Вальбонэ.
— Это был мой дядя. Да, месье! Приходите к нам. Вы танцевали с моей дочерью. Скажите мне, ради бога, как звали вашего отца.
Эта басня, которую я тут же придумал, произвела театральный эффект и сделала из меня героя дня. Мы поднялись все вместе и возобновили бал.
После контрданса, видя, что м-м Морэн, ее племянница и Валенглар вышли в сад, чтобы освежиться, я вышел также и, прогуливаясь при свете луны, увлек Роман в укрытую аллею, но соблазнительные речи, которые я с ней повел, оказались напрасны. Зажатая в моих объятиях, одушевленных самой пылкой любовью, она не могла ускользнуть от жара моих поцелуев, но ее прекрасный рот не вернул мне ни одного, и ее прекрасные руки, более сильные, чем мои, ставили все время препятствия моим попыткам. Прибегнув к последнему штурму и находясь в двух или трех пальцах от того, чего я вожделел, я окаменел от ее слов, сказанных ангельским тоном:
