Это было на восьмой или девятый день моего пребывания в семинарии, когда я почувствовал, что кто-то пришел и лег в постель со мной. Он пожимает мне сначала руку, называя свое имя, и вызывает у меня смех. Я не мог его видеть, потому что фонарь был потушен. Это был аббат, мой друг, который, увидев, что темно, возымел прихоть нанести мне визит. Отсмеявшись, я попросил его уйти, потому что префект, проснувшись и увидев темный дортуар, поднимется зажечь лампу, и мы оба будем обвинены в самом старейшем из всех преступлений, хотя многие претендуют на это звание. В тот момент, когда я дал ему этот хороший совет, мы слышим шаги, и аббат убегает, но через минуту я слышу сильный удар, за которым следует хриплый голос префекта, который говорит преступнику — завтра, завтра. Запалив фонарь, он возвращается к своей кровати. На другой день, до того, как звук колокола возвестил подъем, появляется ректор с префектом. «Слушайте меня все, — говорит ректор, — вы слышали про происшествие, случившееся этой ночью. Двое из вас виновны, и я хочу их простить и, чтобы спасти их честь, сделать так, чтобы они не стали известны. Вы должны все прийти ко мне исповедаться сегодня перед переменой». Он ушел. Мы оделись, и после обеда все пошли на исповедь к нему; мы собрались потом в саду, где аббат сказал мне, что, имея несчастье наткнуться на префекта, он подумал, что лучше свалить его на землю. Благодаря этому он успел лечь. А теперь, сказал я ему, вы уверены в своем прощении, потому что вы мудро признались ректору.
— Вы шутите. Я не сказал ему ничего, потому что невинный визит, который я вам нанес, может быть расценен как преступление.
— Таким образом, вы совершили ложную исповедь, Потому что вы были виновны в неповиновении.
— Это возможно, но всему свое место, потому что это он нас заставил.
— Мой дорогой друг, вы рассуждаете очень верно, и теперь преподобный должен узнать, что наша команда более сведуща в богословии, чем он.
Это дело не имело бы дальнейшего продолжения, если бы три или четыре ночи после этого мне не вздумалось нанести ответный визит моему другу. Через час после полуночи, заимев нужду сходить в гардероб, и слыша при моем возвращении храп префекта, я быстро придавил фитиль лампы и лег в постель к моему другу. Он узнал меня сразу, и мы засмеялись, но при этом внимательно прислушивались к храпу нашего охранителя. Сначала он перестает храпеть; видя опасность, я соскальзываю с постели друга, не теряя ни минуты, и моментально перехожу на свою. Но едва я оказываюсь в ней, как вот — два больших сюрприза. Первый — что рядом со мной кто-то есть, а второй — что я вижу надзирателя, на ногах, в одной рубашке, со свечой в руке, идущего медленно, оглядывая направо и налево кровати семинаристов. Я понял, что префект сам, должно быть, зажег свою свечу, но как понять, что я вижу? Семинарист, лежащий в моей кровати спиной ко мне, спит. Я, не раздумывая, принимаю решение притвориться тоже спящим. На второй или третий толчок префекта, я делаю вид, что проснулся, другой и вправду просыпается. С удивлением увидав себя в моей кровати, он извиняется.
