К концу карнавала г-н Манзони сказал мне, что знаменитая Джульетта хотела бы поговорить со мной, и что она сожалеет, что меня больше не видно. Заинтересованный тем, что она имела мне сказать, я пошел с ним к ней. Довольно вежливо приняв меня, она сказала, что знает, что у меня дома есть красивая зала, и она бы хотела, чтобы я устроил там бал за ее счет. Я согласился. Она дала мне 24 цехина, и послала своих служащих украсить люстры в моей зале и в моих комнатах, и я должен был подумать только об оркестре, и ужине. Г-н де Сан-Витали к тому времени уехал, правительство Пармы назначило его управляющим. Я видел его, десять лет спустя, в Версале, увешанного орденами короля, в звании стольника старшей дочери Людовика XV герцогини Пармской, которая, как и все принцессы Франции, не переносила Италии.
Мой бал прошел в порядке. Был только кружок Джульетты, а в маленькой комнате — г-жа Орио, ее две племянницы и прокурор Роза, которых, в качестве людей незначительных, она позволила мне пригласить.
После ужина, в то время как гости танцевали менуэт, красотка отвела меня в сторону и сказала мне проводить ее скорей в мою комнату, потому что ей пришла в голову забавная идея, и мы сможем посмеяться. Моя комната была на третьем этаже, и мы туда направились. Я вижу, что она запирает дверь на замок, и не знаю, что думать. «Я хочу, — сказала она, — чтобы вы полностью одели меня, как священника, в одно из ваших платьев, а я одену вас как женщину, в мое платье. Мы спустимся, замаскированные, и будем танцевать контрдансы. Давайте быстрее, дорогой друг, начнем причесываться». Уверенный в удаче и очарованный редким приключением, я быстро уложил ее длинные волосы в кружок, а потом она приладила мне шиньон, который она отлично пронесла под своей собственной шляпой. Она наносит мне румяна и ставит мушек, что мне очень нравится, я выражаю удовольствие ее видом приличного мальчика, и она любезно награждает меня сладким поцелуем, при условии, что я не потребую большего; я отвечаю, что все зависит только от нее. Я уверяю ее, что, в ожидании дальнейшего, я ее обожаю. Я кладу на кровать рубашку, небольшой колет, трусы, черные чулки, и костюм. Сбросив юбку, она ловко надевает трусы и говорит, что они ей впору, но когда она хочет надеть мои бриджи, она находит их слишком узкими в талии и в бедрах. Это не исправить, нужно распороть их сзади, и, при необходимости, обрезать ткань. Я этим занимаюсь; я сажусь в ногах кровати, и она становится передо мной спиной ко мне, но ей кажется, что мне хочется слишком многое увидеть, что я плохо ее держу, что действую слишком медленно, и трогаю там, где не надо: она в нетерпении, она отходит от меня, она вырывается и сама приводит в порядок свои трусики. Я даю ей чулки, туфли, затем передаю рубашку, поправляю ей жабо и малый колет, она находит мои руки слишком любопытными, потому что ее грудь не затянута. Она поет мне о расходах: она называет меня нечестным, но я не возражаю; я не хочу, чтобы она меня сочла простофилей, и к тому же это была женщина, которой заплатили сто тысяч экю, и которая должна быть заинтересована в человеке ума.
