В начале осени пришло письмо от графини де Мон-Реаль, в котором она позвала меня с большой компанией во Фриули, в ее поместье, называемое Пасеан. Это должна была быть блестящая компания, с участием ее дочери, ставшей настоящей венецианской дамой, обладательницы ума, красоты и глаза, такого красивого, что он компенсировал наличие на другом ужасного бельма.
Погрузившись в Пасеан в веселье, я легко увеличил его, забыв на некоторое время жестокую Анжелу. Мне дали комнату на первом этаже, примыкающую к саду, я хорошо разместился и не беспокоился о том, с кем оказался соседом. На следующий день, проснувшись, я был приятно удивлен видом очаровательного объекта, который приблизился к моей кровати, чтобы предложить мне чашку кофе. Это была девочка, совсем молодая, но сформировавшаяся, как городские девушки в семнадцать лет: ей было только четырнадцать. С белой кожей, черными глазами и волосами, растрепанная и одетая только в рубашку и косо зашнурованную юбку, позволявшую видеть до половины голые ноги, она смотрела на меня с видом свободным и безмятежным, как будто я был ее старый знакомый. Она спросила, доволен ли я своей постелью.
— Да. Я уверен, что это вы мне постелили. Кто вы?
— Я Люси, дочь привратника, у меня нет ни брата, ни сестры, и мне четырнадцать лет. Я рада, что у вас нет слуги, потому что я сама буду прислуживать вам, и, я уверена, вы будете довольны. Очарованный этим началом, я сажусь, она протягивает мне мой халат, говоря сотни слов, которых я не понимаю. Я беру свой кофе несколько стесненно, пораженный ее красотой, к которой невозможно оставаться равнодушным, в то время как она держится непринужденно. Она сидела в ногах моей постели, оправдывая свою свободу поведения только смехом, который сказал все. Ее отец и мать вошли в комнату, когда я был еще с чашкой у рта. Люсия не двигается: она смотрит на них с важным видом, соответствующим занятой позиции. Они нежно ее бранят, прося ее извинить. Эти добрые люди говорят мне вежливые слова, и Люсия уходит по своим делам. Они нахваливают ее: это их единственное дитя, любимое, утешение их старости. Их Люсия послушна; она боится Бога, она здорова, как рыба; у нее только один недостаток.
— Что же это?
— Она слишком молода.
— Очаровательный недостаток.
Менее чем через час я убежден, что я разговариваю с самой порядочностью, правдивостью, с общественными добродетелями и подлинной честью. Но вот и Люси, которая идет, улыбающаяся, умытая, причесанная на свой манер, обутая, одетая, и, отвесив мне деревенский реверанс, целует свою мать, потом усаживается на колени к своему отцу; я предлагаю ей сесть на кровать, но она отвечает, что честь не позволяет ей этого, когда она одета.
