Я находил в обращении этой знаменитой девицы нечто необычное, потому что она обращалась ко мне с разговором очень редко и смотрела на меня, только поднося к своим близоруким глазам вогнутую линзу или прищурившись, как если бы она не считала меня достойным ее глаз, чья красота была бесспорной. Они были голубые, прекрасного разреза, выпуклые, и несравненного сияния, которое природа придает порой молодости, и которое обычно исчезает после сорока лет, натворив чудес. У покойного короля Прусского оно сохранялось до самой смерти.
Джульетта узнала о портрете, который я нарисовал с нее у г-на Малипьеро. Болтливым оказался лизоблюд Ксавьер Кортантини. Она сказала в моем присутствии г-ну Мандзони, что большой знаток обнаружил у нее недостатки, делающие ее неприятной, но она не уточнила, какие. Я предполагал, что от нее последуют в мой адрес козни, и ожидал остракизма. Она заставила его ждать довольно долго. Он произошел во время беседы о концерте, который давал комедиант Имер, где блистала его дочь Тереза. Она внезапно спросила у меня, что г-н Малипьеро ей сделал хорошего; я ответил, что он дал ей образование.
— Возможно, ответила она, так как он очень умен, но я хотела бы знать, что делает он для вас.
— Все, что он может.
— Мне сказали, что он находит вас немного глупым.
Насмешники, разумеется, подхватили реплику. Не зная, что сказать, я не покраснел, но ушел через четверть часа, будучи уверен, что ноги моей больше у нее не будет. На другой день за обедом рассказ об этом разрыве весьма позабавил старого сенатора.
Я провел лето, плетя амуры с Анжелой в школе, где она училась вышивать. Ее скупость на милости злила меня, и моя любовь стала меня уже мучить. С моим сильным влечением, мне нужна была девушка в духе Беттины, которая утолила бы огонь любви, не гася его. Но я очень скоро отказался от этого легкомысленного вкуса. Будучи сам в некотором роде девственником, я питал самое высокое уважение к девичьей невинности. Я считал ее своего рода Палладиумом Кекропса. Я не желал замужних женщин. Какая глупость! Я был настолько глуп, что ревновал их к их мужьям. Анжела относилась к моим попыткам в высшей степени отрицательно, не будучи при этом кокеткой. Она меня засушивала, — я худел. Патетические и жалобные речи, приносимые мной к ее пяльцам, где она занималась вышивкой вместе с двумя своими подругами-сестрами, оказывали большее воздействие на них, чем на ее сердце, слишком рабски максималистское, и это отравляло меня. Если бы мои глаза были обращены не только на нее, я бы заметил, что эти две сестры обладали большей прелестью, чем она, но я был упорен… Она сказала, что готова стать моей женой, и она полагала, что я не мог желать большего. Она меня убивала, говоря, в знак величайшего расположения, что воздержание заставляет ее страдать больше, чем меня.
