Однажды утром она пришла к моей постели с моими белыми чулками, связанными ею, и, после того, как она меня причесала, сказала мне, что ей нужно их мне надеть, чтобы понять свои ошибки и приспособиться делать мне другие. Передав мне чулки, она сказала, что у меня грязные бедра, и тут же вознамерилась их помыть, не спрашивая моего разрешения. Я стеснялся показать, что мне стыдно, не думая, впрочем, что произойдет то, что должно произойти. Беттина, сидя на моей кровати, зашла слишком далеко в своем рвении к чистоте, и её любопытство доставило мне наслаждение, которое прекратилось только тогда, когда достигло предела и оказалось не в состоянии стать больше. Успокоившись, я почувствовал, что должен признать себя виноватым, и был вынужден просить у неё прощения. Беттина, которая не ожидала этого, немного подумав, сказала мне тоном снисхождения, что вся вина ее, но этого больше не случится. Она покинула меня, оставив меня с моими мыслями.
Они были жестокими. Мне казалось, что я её опозорил, предал доверие её семьи, нарушил закон гостеприимства и совершил величайшее из преступлений, преступление, которое я могу исправить только женившись на ней, если только она может решиться взять в мужья такого бесстыдника, как я, недостойного ее. После этих размышлений пришла темная печаль, которая становилась день ото дня сильнее, между тем как Беттина совершенно перестала приходить к моей кровати. В течение первых восьми дней эта партия, которую она вела против меня, мне казалась справедливой, и моя грусть в несколько дней переросла бы в настоящую любовь, если бы поведение этой девушки в отношении Кандиани не влило в мою душу яд ревности; однако, я был весьма далек от мысли считать её виновной в таком же преступлении, которое она совершила со мной. Убежденный некоторыми из своих мыслей, что то, что она делала со мной, было добровольным, я воображал, что сильное раскаяние мешало ей вернуться к моей постели, и эта идея мне льстила, потому что она позволяла мне вообразить её влюбленной.
В этой умозрительной беде я решил подбодрить её письменно. Я написал ей короткое письмо, чтобы вернуть ей душевное спокойствие, если она считает себя виновной, или если она может заподозрить меня в чувствах, противоречащих тем, которых требовало её самолюбие. Мое письмо показалось мне шедевром, и более чем достаточным, чтобы заставить обожать меня и чтобы получить преимущество над Кандиани, который казался мне настоящим животным, ни на минуту не достойным того, чтобы можно было колебаться в выборе между ним и мной. Она ответила мне через полчаса, обещая дать ответ после того, как она придет к моей кровати на следующий день, но не пришла. Я был потрясен, но она меня удивила в полдень за столом, спросив, не хочу ли я переодеться девушкой и пойти с ней к врачу Оливо, нашему соседу, на бал, который тот даёт через пять или шесть дней. Весь стол аплодировал, и я согласился. Я предвидел момент, когда взаимное оправдание сделает нас близкими друзьями и мы будем защищены от каких-либо неожиданностей, зависящих от слабости чувств. Но вот какое фатальное происшествие явилось препятствием для этой игры и породило подлинную трагикомедию. Старый крёстный доктора Гоцци, живший в довольстве в деревне, считая, после продолжительной болезни, свою смерть неминуемой, послал за ним экипаж, умоляя приехать вместе с отцом, чтобы присутствовать при его смерти и поручить его душу Богу. Старый сапожник, осушив сначала бутылку, оделся и поехал со своим сыном.
