— Ты и вправду думаешь, что мой муж не нарисовал бы кучу непонятно чего и не придумал бы этому звучное название? — спросила Корнелия Стэдмен. — Ты думаешь, он бы не смог размазать краску по холсту так, чтобы твои важные шишки-критики посмотрели и сказали: «Вот то, что я называю душой». Ты и вправду так думаешь?
— Еще как думаю, — сказала Сильвия.
— Хочешь немного посоревноваться? — спросила Корнелия.
— Как скажете, — ответила Сильвия.
— Хорошо, — сказала Корнелия. — Сегодня твой муж нарисует что-то, что на что-то похоже, а мой муж сегодня будет рисовать этой вашей душой. — Она встряхнула своей седой головой. — А завтра мы посмотрим, кто чего стоит.
— По рукам, — радостно сказала Сильвия. — По рукам.
* * *
— Просто выдави краску там и сям, — сказала Корнелия Стэдмен. Он чувствовала себя прекрасно, будто помолодела на двадцать лет. Она смотрела мужу через плечо.
Стэдмен угрюмо сидел перед белым холстом.
Корнелия взяла в руку тюбик, сжала его в кулаке и посадила на холст алого червяка.
— Прекрасно, — сказала она. — Продолжай. — Стэдмен покорно взял кисть и подержал ее в руке. Он знал, что проиграет.
Он прекрасно прожил многие годы с осознанием своей бездарности. Он прикрыл ее глазурью богатства. Но теперь он был уверен, что его провал будет столь зияющим, что его невозможно будет не воспринять во всей полноте.
Он не сомневался, что через дорогу от него Лазарро сейчас создает настолько хорошо прорисованную и живую картину, что даже Корнелия и толпы почитателей онемеют. А Стэдмен будет посрамлен настолько, что никогда в жизни больше не возьмется за кисть.
Он избегал смотреть на холст и изучал картины и вывески так, как будто никогда раньше их не видел. «Стэдман надежен, как десятипроцентный вклад», — сообщала вывеска. «За ту же цену, — сообщала вывеска, — Стэдмен превратит цвета штор, ковров, белья заказчика в закат».
«Стэдмен, — сообщала вывеска, — напишет уникальную картину маслом по любой фотографии». Стэдмен начал гадать, кто такой этот хвастливый Стэдмен.
Теперь Стэдмен оценивал произведения Стэдмена. В каждой картине был один и тот же образ — коварный маленький домик с дымом из трубы. Это был крепкий дом, который ни одному волку никогда не сдуть. И домик, казалось, говорил, как бы ни пытался Стэдмен заставить его замолчать: «Входи, усталый путник, кем бы ты ни был, входи и отдохни».
Стэдмен мечтал запереться в этом домике, закрыть двери и ставни и сесть у огня. Он смутно осознал, что последние тридцать пять лет он примерно этим и занимался.
