Я присел на койку, осмотрелся. На спинке кровати висело полотенце. Значит, где-то была и ванная комната. Я вышел в коридор.
— Как звать тебя, юноша? — позвал я парня.
— Магомед.
— Хорошее имя.
— А главное, редкое. Чего хочешь? Сортир дальше по коридору. Умывальник там же.
Никакого водопровода не было в помине. Не работал. Но все здесь умиляло. Унитаз дорогой, от какой-нибудь «Лаверны» или «Кратона», раковина примерно оттуда же. И эмалированное ведро с водой и кружкой на дужке. Я сходил в комнату, вынул из сумки своей зубную щетку, пасту, мыло, бритву, чистую рубашку. Умылся, привел себя в порядок. Захотелось еще немного пожить.
Я прилег на свою койку и задремал. Очнулся оттого, что кто-то на меня смотрел. Это Ахмед, прошел в комнату тихо и сидел теперь на стуле напротив.
— В разведчики не годишься. Не чувствуешь опасность.
— А в чем она? Я же в гостях.
— Кругом война. А вдруг сейчас русские? Кто таков? Я гость Ахмеда. На кухне Магомед. И пойдем все по одной статье.
— По какой?
— По той, где импровизированный расстрел при попытке что-то объяснить.
— Меня уже расстреливали в Моздоке.
— Расскажи.
— Потом как-нибудь. Жрать хочу.
— А ты не местный? Жена тебя не кормит?
— Вот именно что не местный.
Он вышел на кухню и вернулся с мясом, лепешками, литровой бутылью какого-то пойла. Все это, включая горячую кастрюлю, нес одновременно, как эквилибрист.
— Я парня отпустил. А мы поговорим. Покушаем. Ахмед опять отправился на кухню и принес тарелки, приправу какую-то, густо пахнувшую чесноком. Разлил по стаканам зелье.
— Коньяк.
— А вера позволяет?
— Не говори чепухи. Ну, будем.
Потом он долго объяснял мне, что такое вайнах.
— Я агроном. Колхозник. И поэтому мне легче тебе объяснить все через, мягко говоря, удобрения.
Ахмед раскраснелся от коньяка, хорошо поел, размяк. На вид ему было лет сорок. Залысины, шрам на лбу. Под обмундированием рубашка без воротника. Черная.
— Все идет от земли. От культуры земледелия. От среднегодовой температуры, ландшафта. Другими словами, русские — это поле. Вайнахи — сад. А между садом и полем всегда существовали различия. Я, когда началась перестройка, пошел в кооператив. Потом еще круче.
— Да какие у вас кооперативы? Навезти бомжей из Владимира, и пусть себе работают.
— Бомж работать не может. Он может служить. Валла — билла. Он лай. Раб то есть. У него нет души.
— А у меня душа есть?
— Трудно сказать. Вот ты думаешь, мы ради тебя барашка зарезали?
— Да нет. Не думаю.
