— Ладно, — сказал Сагадеев, — сейчас два пехотных взвода подтянутся с Глуховских казарм… Может, как-то через крышу?
Мы синхронно повернули головы.
Двускатная крыша морга поблескивала на солнце недавно крытым железом.
Я пожал плечами.
— И что?
— Ну, там… Бастель! — Сагадеев поймал мое запястье. — Ты же можешь их кровью! Попробуй!
— А вы что же? Не последней фамилии…
Обер-полицмейстер смутился.
— Да я как-то больше глоткой беру. Отвык. Давно без практики… Я, поверишь, и крестьян-то… Нет, я могу, могу их в бараний рог…
Замолчав, он махнул рукой.
Я только вздохнул мысленно. Среди высоких семей нет-нет да и всплывали утопические идейки отказа от преимуществ крови. Быть как все. Мы — один народ. Нет никакой разницы в нас и низших. И прочие лозунги.
Даже общество было полутайное. «За единство» называлось. Какое-то время, кроме всех прочих, в нем по молодости состоял племянник самого государя-императора.
Но чтобы эти веяния коснулись главы полицейской управы? Воистину, куда катимся? Ночь Падения и гуафр!
— А кто-нибудь еще есть? — спросил я.
— Зачем вам? — Сагадеев, отдуваясь, расстегнул ворот кителя.
Солнце раскочегарилось не на шутку. Ни облачка. Пыль. Лесок через дорогу расчертили золотистые лучи. Катафалк, кажется, развернули. Жандарм, спешившись, вел лошадь в поводу.
Из морга не доносилось ни звука.
Я освободился от мундира, оставшись в сорочке.
— Мне еще «нить вести», Николай Федорович, — произнес я с укоризной.
— Ах, да.
Сагадеев обежал глазами подчиненных. На лице его отразилось сомнение.
— Подгайный!
— Я! — отозвался плотный, массивный, серьезного вида квартальный надзиратель. Револьвер в его руке казался детской фитюлькой.
— Сюда иди!
— Иду.
Пригибаясь, Подгайный погреб сквозь лопухи.
В крови его мешались несколько высоких фамилий. Штаннеры. Гусевы. Ольдванги. Он походил на медведя, флегматичного, неторопливого, уверенного в себе.
И сел передо мной так же — основательно и неспешно.
Одинокий выстрел нарушил тишину — то ли кто-то заметил что, то ли просто от волнения надавил на спусковую скобу.
— Меня знаешь? — спросил я надзирателя.
Подгайный заломил густую бровь, вспушил ладонью бакенбард.
Я почувствовал, как меня легонько прощупывают кровью. У Тимакова, надо признать, все же деликатнее выходило.
— Род… Кольваро, — через паузу, но уверенно произнес Подгайный.
— Хорошо, — кивнул я. — Кто учил?
— Господин полковник Штраб.
Такого я не знал. Вот если бы Маршанов. Или Бекетов. Или кто-нибудь из Императорского лицея. А Штраб?
