У меня в колледже жизнь была не такой.
Сцена с веселыми людьми, садящимися вокруг телевизора исчезла за крупным планом вспененной кружки пива, заслоненной эмблемой компании.
У меня не было в колледже группы друзей, компании, с которой мы вместе ходили бы. У меня вообще не было настоящих друзей. Были Крейг и Джейн, и это все. По воскресеньям я не смотрел футбол в обществе приятелей, а торчал один у себя в комнате и занимался.
На телевизоре появилась новая реклама.
До этого момента я не осознавал, какой одинокой была моя жизнь в колледже Бри. Представления о близком товариществе и долгой дружбе для меня так и остались представлениями. В реальности они не материализовались. Однокурсников по колледжу я не знал так, как знал одноклассников в младших, средних и старших классах. В колледже было все намного прохладней, безличней.
Я вспомнил годы колледжа и опять вдруг понял, что за весь срок учебы у меня не было личных контактов ни с одним из преподавателей. Конечно, я их знал, но так, как знают персонажей из телепередач – по наблюдению, а не по взаимодействию. Сомневаюсь, чтобы хоть один из них мог бы меня вспомнить. Они знали меня в течение одного семестра, да и то только как номер в ведомости. Я никогда не задавал вопросов, никогда не оставался для дополнительных консультаций, всегда сидел в середине аудитории. Я был полностью анонимен.
Я собирался пошататься по магазинам еще немного, заглянуть еще кое-куда, но у меня пропала охота. Я хотел домой. Вдруг мне стало странно вот так, анонимно, ходить из магазина в магазин, никем не замечаемым, никому не известным. Мне стало неуютно, и я захотел быть рядом с Джейн. Пусть она будет занята учебой, пусть у нее не будет для меня времени, но она знала, кто я, и уже одно это успокаивало и звало домой.
По дороге я не мог отвязаться от мыслей о встрече с Крейгом. Я пытался это объяснить, придумать резон, отмахнуться – но не мог. Мы ведь были не просто знакомые, которые встречаются друг с другом в аудитории. Мы многое делали вместе. Крейг не был дураком, и если у негр не было опухоли мозга, душевной болезни или наркотического опьянения, он никак не мог забыть, кто я такой.
Может быть, дело не в нем. Может быть, дело во мне.
Этот ответ казался наиболее правдоподобным, и мне об этом думать было страшно. Я знал, что я не самый интересный человек в мире, но ведь и не настолько безнадежно скучный, что даже друг может забыть меня за пару месяцев? Эта мысль пугала, и угнетала почти невыносимо. Я не был эгоманом, и уж точно не питал иллюзий насчет того, чтобы оставить в мире заметный след, но уж очень расстраивала мысль, будто мое существование настолько бессмысленно, что пройдет совсем незамеченным.
