— А после назовешь меня, как я хочу.
— Посмотрим.
Гатоль взял рубаб, подтянул струны, коснулся их медиатором, но тут его окликнул хан.
— Гатоль! Ты что себе думаешь? Быки от голода подыхают, а ты бренчишь на своем рубабе!
Гатоль, дрожа, выскочил из худжры, заперев дверь.
— Салам, хозяин.
— Несчастный! Бога ты не боишься. Быки голодные, а он знай себе струны перебирает. А ну отопри дверь! Пока я твой рубаб не сломаю, ты человеком не станешь!
Торпекый при последних словах отца побледнела и прижалась к стене в темном закопченном углу худжры.
— Хозяин! Рубаб чужой, — взмолился Гатоль. — Сломаешь его — мне придется платить. Обещаю тебе, это не повторится.
— Ладно, иди. Не буду ломать твой рубаб. Но чтобы ты не отлынивал больше от дела!
— Нет, хозяин, не буду!
Хан вернулся в дом, а Гатоль поспешно отпер дверь худжры:
— Хозяюшка! Скорей выходи, пока хан в доме!
Гатоль отправился за клевером, а Торпекый пошла к себе и, бросившись на постель, предалась размышлениям: «Что это со мной? Я — дочь хана, Гатоль — сын вдовы и к тому же наш батрак… Но ведь говорят, что перед любовью все равны: и бедные и богатые. Любовь всесильна, знаю, но я должна устоять перед красотой батрака. Не допустить, чтобы любовь играла мною…»
Пока Торпекый размышляла о любви, Гатоль шел, согнувшись под тяжестью огромной охапки клевера, и тоже размышлял: «Зови ее Торпекый! Она любит мой рубаб! Подумать только! Просто влюбилась в меня. Удивительная вещь любовь! Привела дочь хана в худжру батрака. А вдруг хан увидел бы свою дочь с батраком? Батраку тогда конец. Торпекый любит меня. И отец ее знает об этом, но молчит. Он добр ко мне. Может отдаст Торпекый за меня? Вот тогда я ее и спрошу: «Торпекый! Обед готов? А она мне в ответ: «Да, отец такого-то!»[В семьях пуштунов супруги при обращении называют друг друга: «отец такого-то» или «мать такого-то», произнося после слова «отец» имя первенца.]
Я стану зятем хана, буду ходить в сопровождении вооруженных слуг. Попробуй потягайся со мной. И двоюродный брат Лал-мир выделит мне тогда мою долю земли. А станет увиливать, я расправлюсь с ним так, что сам хан удивится».
Тут он со всего размаха налетел головой на калитку и, крикнув, свалился на землю, не в силах пошевельнуться под тяжестью клевера. Хан как раз вышел во двор и заметил лежавшего в беспамятстве Гатоля.
— Гатоль! Эй, Гатоль!
Голос хана привел батрака в чувство.
— Ей-богу, хозяин, я умер, — сказал он, открыв глаза.
— Что с тобой? Жрать ты горазд. Как сядешь, так целый ман готов умять, а как до работы дело доходит, поясница болит! Вставай, черт тебя подери! Тащи клевер! Мне не нужны такие бесстыжие батраки!
