Что ныне припомнились мне…
Был героем он в жизни своей,
А теперь — где обитель его?..
Я и вы, мой учитель, рыбачили, хворост
сбирали
На острове, что посредине реки, —
С каждой рыбкой, креветкой знакомы,
С каждым лосем, оленем дружны.
Лодку — лотоса лист — направляя вперед,
Пили вместе вино.
Мы казались себе мотыльками
Между ширью небес и землей
Или зернами риса в безбрежной стихии
морской…»
И изрек он, мой гость:
«Опечален я: жизнь — это миг!
Полон зависти я: бесконечно теченье
Чанцзян!
Если б вечно летать мне, подобно
небесным святым!
Эту яркость луны если б мог я навечно
объять!
Знаю, мало мгновенья, чтоб это постичь,
И поэтому тонут мелодии музыки
в скорбных ветрах…»
Я сказал ему так:
«А доподлинно знает ли гость,
Что такое — вода, что такое — луна?
Все идет чередой, как вода, как теченье
реки,
Все идет чередой, но ничто никогда
не уйдет.
И луна — то кругла, то ущербна,
но вечно — луна,
И не в силах никто
увеличить-уменьшить ее.
Ибо, если изменчивость ставить началом
начал,
В миг единый не в силах мы вечность
вселенной постичь;
Если ж будем считать постоянство
за первоисток,
То и я, и мой гость, да и все, что мы
видим вокруг,—
Вечно все!
Так зачем же завидовать тщетно
Чанцзян?
Между тем в небесах и на этой земле
Всякой твари и вещи свое назначенье
дано.
Если есть что-то в мире, чем я обладать
не могу,
То йоты того не посмею присвоить себе.
Но ведь ветер, что чист в небесах,
Не запретен для наших ушей,
А луна среди звезд, что светла,
Не боится взглянуть нам в глаза.
Мы возьмем их себе — и не будет
препятствий тому,
Ибо Высшим Создателем нам во владение
дан
Этот вечный источник живой красоты,
Мы им можем владеть как хотим!»
И от радости тут засмеялся мой гость,
Засмеялся и кубок наполнил вином.
А потом, после трапезы,
Кубки и плошки вокруг разбросав,
Мы лежали на дне нашей лодки вдвоем
И не знали, объятые сном, что восток
побелел.
