В комнату снова заглянул седой.
— Приехал его адвокат.
— Быстро, — сказал Дэнс.
— Богатые не ждут, — впервые подал голос Шеннон, наклоняя стул вперед и вставая. Бросив пронизывающий взгляд на Ника, он направился к двери.
— Пошли, — седой махнул рукой, выпроваживая полицейских.
Дверь с громким лязгом закрылась, но снова открылась тридцать секунд спустя.
Вошедший вел себя так, словно эта комната принадлежала ему. Высокий, элегантный, он источал мудрость и спокойствие, отчасти прогнавшие прочь весь тот ужас, который охватывал Николаса большую часть последних нескольких часов. Темные волосы были тронуты сединой, посеребрившей виски; взгляд острый и проницательный. На загорелом лице проступали характерные морщины вокруг глаз и на лбу, свойственные тем, кто много повидал в жизни. На нем был двубортный синий пиджак и тщательно отглаженные брюки, желтый шелковый галстук выделялся на фоне бледно-голубой рубашки. Он производил впечатление человека, обладающего изысканным вкусом, и от него пахло богатством.
— Они уже почти все у вас отобрали, да? — спросил он низким голосом с едва заметным европейским акцентом, отодвигая металлический стул и садясь напротив.
Ник в замешательстве уставился на незнакомца.
— Ваш бумажник, ключи, мобильный телефон, даже часы, — сказал тот, глядя на бледную полоску на запястье Ника. — Они постепенно лишат вас собственной личности, потом заберут сердце и, наконец, душу, пока вы не скажете то, что они хотят услышать.
— Кто вы? — спросил Ник — первые слова, которые он произнес в этих стенах. — Вас прислал Митч?
— Нет. — Незнакомец помолчал, оглядывая комнату, словно одновременно оценивая и ее, и Ника. — Учитывая, в чем вас обвиняют, адвокат — последнее, в чем вы нуждаетесь. Он возьмет шесть сотен за час, выставит вам счет на полмиллиона, и вы еще будете считать себя ему обязанным, получив двадцать пять лет вместо пожизненного.
Ник снова уставился на него, чувствуя еще большее замешательство.
— Митч едет сюда. Мне нечего вам сказать.
Незнакомец кивнул, все так же излучая полнейшее спокойствие, положил руки на стол и наклонился вперед.
— Я понимаю то безутешное горе, которое вы сейчас испытываете. Ужасно, что вам даже не дали возможности оплакать жену, прежде чем пытаться склонить вас к признанию. — Он помолчал. — С каких пор правосудие стали интересовать лишь победа или поражение, «мы» против «них», вместо того чтобы разоблачать виновных и открывать истину?
Ник окинул его взглядом.
