— Хватит валяться, — сказал Моргулис. — Вставай, поговорить надо.
Шимпанзе повели на допрос. Он с трудом передвигал ноги, а мощные челюсти продолжали выбивать дробь. На лице его застыл ужас — он был все еще потрясен увиденным привидением. Конвоиру даже пришлось взять его под руку.
Когда трясущегося Шимпанзе усадили на стул, Моргулис задал ему обычный вопрос, который задавал ему вот уже три месяца:
— Ну что, говорить будем?
На этот раз Шимпанзе кивнул, клацнув зубами.
— Это я убил Халецкую…
— Ну, вот так-то лучше, — сказал майор, приготовясь записывать.
Впрочем, все показания Шимпанзе были записаны на диктофон еще в камере, когда он катался по полу. И на Северную улицу был послан наряд с обыском.
А тем временем Анатолий Коробченко собирал свою аппаратуру. Выходит, не напрасно он в юности занимался киносъемкой: пригодилось.
С фотографии Веры Халецкой — ту, где она играла на даче в бадминтон — Коробченко сделал кинофильм. При пересъемке на кинопленку фотоснимок он время от времени слегка поворачивал, поэтому при воспроизведении пленки казалось, что женщина на экране движется и даже говорит. В стенах камеры, куда перевели Шимпанзе, Анатолий просверлил два незаметных для глаза отверстия — в одно он вставил объектив кинопроектора, в другое — диктофон, записывающий всё, что говорилось перепуганным убийцей. Для пущей убедительности в камеру напустили пары магния, придающие «привидению» более зловещий вид.
Собирать проектор Анатолию помогала его жена Ирина, — это она, стоя за дверью камеры, озвучивала Веру Халецкую: когда-то она занималась в театральной студии, и с удовольствием согласилась помочь мужу. Оба заговорщицки-радостно переглядывались: их авантюра удалась на славу.
И Коробченко живо представил, как Витольд Леопольдович — потом, когда Шимпанзе подпишет протокол признаний, — подойдет к нему и скажет с заметным прибалтийским акцентом — единственным, что обычно выдает его волнение:
– Операцию, Толя, ты провел блестяще. – И уголки его губ одобрительно дрогнут.
