— Пройдет, Витольд Леопольдович! — загорелся Коробченко.
— Ты займись съемкой, наш юный кинолюбитель, — следователь снова растянул губы в улыбке: на сей раз она обозначала шутку, — а я организую перевод Набоченко к нам в ИВС: ведь по твоей идее необходимо, чтобы он сидел в отдельной камере. И камеру подготовить надо. Проверить, как это всё будет выглядеть.
— Замечательно будет выглядеть, товарищ майор! — Коробченко нетерпеливо резанул воздух ладонью.
У следователя снова дрогнули уголки губ: он снисходительно относился к мальчишеству опера.
На следующий день Коробченко договорился о встрече с Евгением Халецким.
Евгений Юрьевич выглядел осунувшимся. Круги под глазами выдавали бессонные ночи.
«Жалко мужика», — чисто по-человечески пожалел его Коробченко.
— Евгений Юрьевич, нам необходима фотография вашей супруги в полный рост, — обратился он к Халецкому, воздерживаясь от объяснений зачем.
— Да-да, конечно. Одну минуту. Вы присаживайтесь, пожалуйста, — предложил хозяин Коробченко, указывая на диван.
Евгений Юрьевич достал из ящика мебельной стенки альбом большого формата, протянул оперуполномоченному.
— Верочка, знаете, любила фотографироваться.
Коробченко открыл альбом. Фотографий действительно было много, все цветные, снятые то любительской «мыльницей», то салонные, сделанные профессиональной аппаратурой. Вот они вдвоем с мужем, вот втроем — с маленькой Эльзой. Много заграницы, красивые, незнакомые оперу города. Были фотографии, где Вера снята в полный рост и одна. Коробченко отобрал их, но всё же они не совсем его устраивали.
— Евгений Юрьевич, — спросил он, — а нет ли еще каких-нибудь фотографий?
Халецкий снял с полки шкафа большую картонную коробку, положил рядом с опером. Крышка спружинила, приподнялась, и множество фотографий рассыпалось по дивану. Коробченко тут же выбрал одну, черно-белую: Вера в длинном летнем сарафане, в одной руке поднята ракетка, другая рука протянута вперед.
— Это мы на даче, — пояснил Евгений Юрьевич. — Верочка с подругой играет в бадминтон.
Коробченко понял, что это то, что нужно. «Ракетку можно затушевать», — подумал он.
Халецкий с удивлением наблюдал, как старший лейтенант, вытянув руку с фотографией его убитой жены и немного поворачивая ее влево-вправо, долго с прищуром ее разглядывал. Но объяснять ничего не стал.
— Я возьму эти фотографии, Евгений Юрьевич, — поднялся Коробченко. — Обязательно верну.
Халецкий проводил опера до дверей. На прощание Коробченко крепко пожал ему руку и искренне пообещал:
