Прибрежные воды приняли его, опустили на дно, потом подняли и осторожно подтолкнули к берегу.
Оп долго лежал лицом вниз, уткнувшись в мокрый песок. Море раз за разом накрывало его белыми пенными гребешками. Постепенно он начал приходить в себя. Вот он уже смог сесть. Откинул со лба волосы, чтобы соленая вода не заливала глаза. Горечь и злоба переполняли его. Он закрыл лицо шарфом и зарыдал. Соленые слезы смешивались с соленой и горькой морской водой.
* * *
Солдат и офицеров марионеточной армии — взятых в плои во время боов и тех, что бродили в песках побережья к северу от Тхуанана и сдались позже, — собрали вместе, до отказа забив ими здания начальной школы и таможни.
Для бывших старших офицеров отвели классные комнаты, где от прежней мебели осталось всего несколько парт. Всюду прямо на цементном полу были грудами навалены вещи беженцев, которые останавливались здесь раньше. В одном из классов на стене висела черная доска, и на ней мелом изящным женским почерком было выведено: «2 марта 1975 года. Естествознание». Внизу были нарисованы огромные, занявшие половину доски человеческие легкие.
Мужчина с шарфом, тот самый, кого «бешеные буйволы» бросили в воду, вошел в класс, еле передвигая тяжелые, точно к ним гири подвесили, ноги. Огляделся и сразу же, прикрыв глаза, понурил голову. Столь внушительный и осанистый там, на корабле, сейчас он выглядел потерянным, придавленным горем. Перед тем как явиться в народно-революционный комитет на регистрацию бывших офицеров — оттуда он и попал сюда, — он своими руками похоронил два безобразно распухших от многодневного пребывания в воде трупа — двух своих дочерей. Это были его дети от первой жены, обе девочки еще ходили в школу. Они бежали из города, и лодка, на которой они пересекали лагуну, опрокинулась и затонула.
Он никогда не узнал бы о том, что его девочки погибли, если бы не случайная встреча. Вчера — было ото сразу после полудня, — когда, запитый мыслями о том, как ему вернуться домой, он сидел на траве у обочины шоссе, ведущего в город, он вдруг увидел, что к нему, сильно хромая, направляется какой-то парень.
— Привет, майор, — сказал, подойдя, этот парень, быстрым движением поднял брошенный кем-то из беженцев у дороги пластмассовый стул и протянул его мужчине. — Присаживайтесь, прошу!
— Спасибо, мне и так хорошо.
— Брюки испортите, майор!
Мужчина с шарфом опасливо скользнул взглядом по красной нарукавной повязке незнакомца, неведомо откуда знавшего его чин. Чутье подсказало, что разговор будет не из приятных. Парень, несомненно, горожанин, может быть даже из студентов, тех, кто учился в этих многочисленных колледжах, его худощавое загорелое лицо можно было бы даже назвать красивым. Он стоял перед мужчиной, засунув одну руку в карман брюк, а другой нервно похлопывая по больной ноге, чуть отставленной в сторону.
