Старому Нгиету удалось нанять двухвесельную лодку. Туда все и сгрузили: и скарб, привезенный стариком три года назад из Виньлиня, — кувшины, бутыли, алюминиевые гильзы от осветительных ракет, что служили вместо ведер, бамбуковые стропила, балки, соломенные циновки, служившие до сих пор стенами; и вещи, которые молодые Нгиет с женой привезли с собой из эвакуации, — доски, кровельное железо, всякая пластмассовая ерунда, столы, стулья, кровати… Лодка направилась вниз по реке и достигла излучины, где раньше проходила граница. Здесь старый Нгиет велел остановиться и выгружать вещи на берег. Сам он выбрался раньше других, поднялся на пригорок и, приставив ладонь к вылезшим бровям — от них каких-нибудь две волосины, рыжих, как на кукурузном початке, осталось, — принялся обозревать окрестности. В прошлые годы он сотни раз бывал здесь и, стоя на этой половине разделенного села, смотрел в ту сторону, на другую половину. Всякий раз взгляд натыкался на привычный ориентир — наполовину обгоревшие столбы, гордо высившиеся посреди этого холмистого края.
Молодой Нгиет вместе с женой, тонкой и гибкой, как тростинка, переносили на берег циновки. Старик нетерпеливо окрикнул их.
— Тебе это нужно знать, — торжественно начал старик, обращаясь к сыну, и простер руки в сторону столбов между двумя рядами колючей проволоки: это было все, что осталось от их старого дома, — Вот он, дом, в котором ты появился на свет! Слушаешь меня? Паш сад к тем отходил. Однако мы с односельчанами сложа руки не сидели, мы несколько лот своего добивались, и пришлось марионеткам свой флаг, а они его как раз на нашем доме повесили, спять и метров на сто с гаком отодвинуть. Вон видишь, до колючей проволоки, по ней граница шла.
Старый Нгиет не отводил пристального взгляда от родного пепелища. Теперь предстояло ставить новый дом. Старик, достав из-за пазухи сложенный красный флаг с золотой звездой, не теряя времени отправился к обгоревшим столбам и приладил ого к одному из них. Некоторое время он стоял молча, любуясь полотнищем, которое полоскал ветер, потом огляделся кругом. Посмотрел на высокое небо, на раскинувшиеся вокруг земли и вдруг полез в карман брюк, как фокусник извлек из него флягу с треснутым горлом, пластмассовый стаканчик. Над зарослями тростника, грудами битого кирпича и черепицы разнесся крепкий спиртной дух, унылое запустение отступило, сразу повеяло чем-то домашним, вспомнилось о праздниках, когда собирались вместе всей семьей. А старик, пригубив вина, ощупывал и гладил столбы, тихонечко приговаривая: «Ишь до чего крепкие, стоят как ни в чем не бывало». Несколько дней затем никому, даже сыну, не разрешал и близко подойти к пепелищу. Взял заступ и, бережно перебрав сперва обломки кирпича, прошелся по каждому клочку земли. Сколько лет здесь его род прожил, сколько поколений на этом месте родилось и выросло, а теперь от всего остался один пустырь, сплошь заросший сорными травами. На уборку обломков кирпича и черепицы, всего, что осталось от старого дома, ушло несколько дней. Затем старик принялся выпалывать бурно разросшийся здесь тростник и сорняки. Под одним из кустов, меж обломков обвалившейся стены, он наткнулся на солдатский вещмешок и пайку риса — то и другое под руками рассыпалось в прах. Старик не умел обезвреживать мины и придумал свой собственный способ: делался подкоп так, чтобы верхний слой земли осел, и мины сами себя обнаруживали. На том месте, где стоял дом, была передняя линия обороны, земля эта много раз переходила из рук в руки, особенно в семьдесят втором, когда здесь сражались за каждую пядь, и потому все было нашпиговано железом.
