— Может, что и выменяешь. Только не знаю, понадобятся ли кому твои занавески, — она перебирала эти, на на ее взгляд, совершенно ненужные вещи.
— А это зачем? — она с удивлением посмотрела на маленькую баночку. На крышке было нарисовано девичье лицо: слева — густо усыпанное веснушками, справа — белое и чистое. — Никогда не поверю, что от этой мазюки можно так похорошеть.
А мама возлагала большие надежды на эту баночку.
Участливая женщина еще долго рассказывала про свое вдовье житье-бытье с малыми детьми и, наконец, посоветовала на прощанье:
— Иди, бабонька моя, напрямки, — и она показала в сторону кустарников. — Тут рукой подать до хуторов. Иди по тропке, никуда-никуда не сворачивай.
К кустарникам вела тропинка, по которой, наверное, ступали не одни ноги. Глядишь, так и вправду скорей можно добраться, чем кружной дорогой по лесу.
А под ногами все больше хлюпала вода, и тропинка в ней то тонула, то вновь появлялась на сухих местах. Перепрыгивая с кочки на кочку, хватаясь за чахлые то березовые, то ольховые ветки, мать шла и шла. Но вдруг утонула, расплылась и скрылась из глаз тропинка, словно провалилась сквозь трясину. Она подалась назад — тропки нет. Бросилась в другую сторону — непроходимый кустарник. Подала голос:
— О-го-го!..
Где-то далеко и глухо отозвалось:
— О-го-го!..
Не узнавая собственного голоса, женщина звала и звала на помощь. Но ничего не слышала, кроме отголосков эха. Какое-то время неподвижно стояла на кочке — и наконец пошла напрямик на закат солнца, которое опускалось все ниже и ниже.
Шла долго, то совсем теряя надежду выбраться, то полагаясь на удачу. Впереди как будто посветлело, и она вдруг очутилась на зеленой прогалине. Кустарник расступился, и, сколько видел глаз, перед ней расстилалась залитая водой трясина, из которой кое-где торчали клочки серого мха.
«Вот если бы присесть, отдохнуть! Только куда там — вокруг вода».
Опираясь на палку, идет и идет, проверяя каждый шаг. Хватит ли сил? Выйдет ли к хуторам, пока не начало смеркаться?
А солнце опускается все ниже и ниже над трясиной и вот-вот утонет в ней. Утонет тогда и она.
— Боже милосердный, пожалей моих детей, — шепчут запекшиеся губы. — Они останутся сиротами и никогда не узнают, где мать!
Женщина идет на закат солнца. Вот уже на небе остается от него бледное, медленно гаснущее зарево. Вокруг мертвое, молчаливое болото. Маленький узелок за плечами становится тяжелым и тянет вниз. Пересохло во рту, сводит челюсти. Кричать она больше не может: звуки застревают в горле. А за трясиной стынет, слабеет зарево и скоро совсем погаснет.
