Слаще всего на свете кажется Василинке кипяток без заварки и сахара. Никита Максимович с наслаждением запивает чаем ее сочень и нахваливает:
— Очень вкусный! И совсем не горький!
Чумазый чайник скоро пустеет. Ломтики хлеба, черные оладьи и лепешки, лежавшие на скатерти-газете, исчезли, последнюю крошку подобрали. Никита Максимович спрашивает:
— Дети, а кто сегодня не пришел на занятия?
Василинка подымает руку, будто в классе на уроке:
— Таси нету, она больная. Я сегодня схожу ее проведать.
— Очень хорошо, — похвалил учитель. — Сходи к Тасе и отнеси ей наш подарок.
И он протягивает Василинке камушек, о котором только что рассказывал такую увлекательную историю.
У Василинки на ладони лежит темно-серый, хранящий тепло учительской руки кремень.
…На сей раз мама ни с чем, еле живая вернулась домой. Положив на стол ломтик хлеба, от которого отщипнула одну только крошку, она тихо и устало рассказала детям о своей неудачной поездке. Прижавшись к материнской груди, Митька слушал молча, а Тоня и Василинка горько плакали.
…Сколько времени она шла — не помнила.
Еще в поезде надумала сойти на этом полустанке, хотя прекрасно знала, что до хуторов надо верст пять шагать через лес. «Беда большая, пускай себе и немного дальше, лишь бы что-нибудь привезти детям». Не идти же ей вновь в то Заболотье, где сельчане и сами никак не дождутся нового урожая!
Поезд остановился на минутку. Загрохотали тяжелые широкие двери, и из вагона один за другим посыпались люди. Каждый торопился: кто к родственникам или знакомым, а большинство, как и она, — выменять на одежду хоть какой еды.
Кто-то сильный оттолкнул ее от дверей. Заскрежетав тормозами, поезд двинулся дальше, набирая скорость. Собрав все силы, она спрыгнула на ходу и полетела вниз с крутого откоса. Открыв глаза, увидела возле себя незнакомых людей, и глухо, как сквозь вату, долетели до слуха их голоса.
— Жить тебе надоело, что ли, коли на ходу прыгаешь? — участливо произнес пожилой человек с седой бородой.
— Впредь ей наука будет, больше так не сделает, — отозвался другой, в серой самотканой свитке, он стоял рядом. — Хорошо, что все обошлось. Живая.
— А моя ты бабонька, как ты меня напугала! — причитала женщина в конопляном платке, одним концом обернутом вокруг шеи. — Боже мой, так испугалась, аж все в груди захлебнулось!
Мужчины еще немного постояли, скрутили по цигарке самосада и пошли своей дорогой. А женщина в платке долго не отходила, пока не проведала, откуда и куда спешит баба, если на ходу прыгает с поезда. «Есть ли у тебя дети — у меня самой пятеро». Согласилась, что и вправду лучше податься на хутора, к богатеям.
