Он перечел свои записи. «Добрая собака, побывав в огне, превратилась в злобного оскаленного волка. Из пасти зверя ударила молния, раскроившая небо, и разразилась гроза. Морские валы накатывали на скалистый остров, где стоял храм». Последнее нацарапанное Кетелином слово было «свеча». Он помнил ее одинокий огонек на берегу острова, не гаснущий перед натиском громадных темных волн.
Превращения собаки в волка он не мог разгадать, но знал, что морские волны всегда олицетворяют человеческий род. Гневное море — это бунтующая толпа, а храм — монастырь. Лантерн был прав. Люди придут сюда с ненавистью в сердцах. Сможет ли одинокая свеча любви отвратить их от мыслей о смертоубийстве? Кетелин сомневался в этом.
Собака на трех лапах приковыляла к нему из спальни. Кетелин погладил ее по голове.
— Ты-то, парень, не волк. Плохое ты себе выбрал убежище.
Рабалин, войдя в дом, тихо закрыл за собой дверь и закрепил щеколду деревянным стопором. Тетя Атала дремала на стуле у огня, с яркими клубками пряжи на коленях. На полу лежало с дюжину связанных ею квадратиков. Рабалин отрезал себе на кухне ломоть хлеба, нацепил на медную вилку и стал поджаривать над углями. Масла у них вот уже несколько недель не было, но поджаренный хлеб все равно казался лакомством пареньку, который с утра ничего не ел. Он жевал и смотрел на тетю Аталу. Большая и грузная, она перешагнула далеко за пятьдесят. Замуж она так и не вышла, но заменяла мать уже двум поколениям их семьи. Родителей она лишилась всего пятнадцати лет, как теперь Рабалин, и на ее попечении остались четыре сестры и брат. Все они давно разъехались и почти не подают о себе вестей. Мать Рабалина сбежала четыре года назад, подкинув немолодой уже сестре двух собственных ребятишек.
Рабалин смотрел на спящую тетку с любовью. Совсем седая, и ноги у нее распухли от ревматизма. Суставы на руках тоже раздулись, а она все работает день-деньской и не жалуется. Когда Рабалин был поменьше, он мечтал, как разбогатеет и отплатит тетушке за ее доброту. Купит ей хороший дом, наймет слуг. Теперь он понимал, что такой подарок не принес бы ей радости. Слуги Атале не нужны — да и нужно ли ей вообще хоть что-то? Всю свою долгую жизнь она исполняла обязанности, которые накладывала на нее судьба, не напрашиваясь на них, но и не увиливая. У нее всего одно украшение — маленькая серебряная подвеска, которую она безотчетно поглаживает в минуты тревоги. Рабалин как-то спросил, откуда у нее эта вещица, и Атала сказала, что ей ее подарили — давно уже, очень давно. Тетушка в долгие разговоры не вступает, говорит всегда коротко и по делу. «В точности, как твоя мать, — неизменно укоряет она, когда Рабалин оставляет еду на тарелке. — Подумай о детях, которые в Пантии голодают».
