— И тогда, и сейчас нам грозила гражданская война.
— А сегодня вершитель человеческих судеб поет и декламирует на сцене, как греческий комедиант!
— Зато никто не преследует и не ссылает людей.
— Все еще впереди…
— Все может быть, это правда. Императору только двадцать три года. Он едва начал ходить своими ногами.
— По колено в материнской крови.
— Но ведь мы и рождаемся в крови, Серений. Это закон природы.
— Он в ней захлебнется!
Сенека, казалось, меня не слышал.
После долгого молчания он заговорил о Поппее, которая уступала всем желаниям Нерона, вплоть до самых извращенных, как простая рабыня, во имя главной цели — замужества. Но сначала нужно было добиться, чтобы Нерон развелся с Октавией.
— Он ее убьет, — сказал я.
— Она дочь императора.
— Он найдет повод. А ты напишешь письмо в сенат, чтобы его оправдать!
Я пожалел, что так больно ударил Сенеку. Однако он не казался сильно оскорбленным, напротив, улыбаясь, напомнил, что человеческая душа — лабиринт, полный закоулков и тупиков.
Нерон, которого я считал чудовищем, по мнению Сенеки, тоже страдал от угрызений совести и тревоги. Каждый день он призывал к себе магов и астрологов. И дрожал от страха при известии, что какая-то женщина разродилась змеей или была сражена молнией в момент совокупления.
Однажды солнце не показывалось целый день; в другой раз молния ударила по Риму и чудовищный грохот прокатился по городу, многократно повторяясь эхом. Нерон был так перепуган, что забился в угол в самом дальнем зале дворца, стуча зубами от ужаса. Он уверял, что с тех пор, как умерла Агриппина, его преследуют фурии-мстительницы, они размахивают бичами и тычут в лицо горящими факелами. Это мать мучила его, чтобы пробудить в нем угрызения совести.
Он кричал, что виноват, что никогда ни одну женщину он не будет любить так, как свою мать, что он восхищался ею, готов был ей служить, исполняя каждое желание. Но почему она стремилась править вместо него, превратить его в марионетку? Почему она выбрала себе в союзники Британика, Октавию и этого Рубеллия Плавта? Почему она хотела вырвать императорский жезл у него, сына Аполлона?
— Нерон всего лишь испуганный человек, — сделал свой вывод Сенека. — Шумом, звуками песен и кифары он стремится заглушить голос совести, напоминающий ему об Агриппине. Он спасается бегством. Я попытаюсь успокоить его. Речь идет об интересах Рима.
Он взял меня за плечо.
— Хотя, может быть, уже слишком поздно, Серений.
25
Рим стал неузнаваемым.
