Воротив генералу бумагу, Михаил Васильевич велел мальчишке подать сапоги.
Генерал удивился:
— Вы думаете ехать в таком… э-э… виде?
— Сейчас, ваше превосходительство, ночь, — объяснил ему Петрашевский, — в это время я не привык одеваться иначе.
— Вы не знаете, с кем вам придется говорить! Советую надеть что-нибудь поприличнее!
— Ладно, — Петрашевский не стал спорить и начал вытаскивать руку из рукава.
В ожидании, покуда он соберется, генерал принялся было рассматривать разбросанные повсюду книги, но был остановлен возгласом:
— Бога ради, не смотрите, генерал, этих книг!
— Почему же? — нахмурился Дубельт.
— При одном взгляде на них вам может сделаться дурно! У меня ведь одни запрещенные сочинения!
Генерал Леонтий Васильевич ничего вслух на это не сказал, только сузил желтые волчьи глаза, про себя же отметил, что не напрасно бородач этот, видно, прослыл шутником. Ну-ну.
…Уйдя в этот вечер от Петрашевского раньше других, Достоевский, невзирая на поздний час, по дороге еще зашел ненадолго в Гороховую к поручику Николаю Григорьеву, автору «Солдатской беседы»; взял книгу Евгения Сю о социализме и, хоть раскрыл перед сном, не прочел буквально ни строчки: вернулся-то домой под утро…
Не более как через час сквозь сон он заметил, что в комнату вошли какие-то странные люди, услышал тихий голос:
— Вставайте…
— Что случилось?
— По повелению…
Пока Достоевский одевался, жандармы перерыли книги, связали бечевкою бумаги и письма.
На столе лежал пятиалтынный, старый, согнутый. Пристав превнимательно его разглядывал.
— Уж не фальшивый ли? — спросил Достоевский.
— Это надо исследовать, — глубокомысленно отвечал тот.
Провожаемые перепуганною хозяйкою, все вышли к подъезду, где ожидала карета.
…Позднее всех в этот вечер засиделись у Петрашевского штабс-капитан Федор Львов с поручиком Николаем Момбелли. Распрощались, должно быть, часа в три, в четвертом. Не успел Львов, однако, улечься, как его разбудили. Прибежал из Московских казарм солдат: Момбелли взяли жандармы!
Львов тут же вскочил. Стал разбирать бумаги.
Собрав целый ворох, велел своему денщику сжечь. Тот сунулся было к печке, но Львов его удержал.
— Посмотри, брат, не топится ли прачечная внизу.
К счастью, прачечная внизу топилась.
…Минуло, пожалуй, не менее часа, пока стали выводить жильцов из дома у Покрова. Наставления Липранди, по-видимому, пригодились. Выводили, как он и советовал, по двое, с офицером, усаживали в кареты и с жандармами на запятках и козлах чередом отправляли к Цепному мосту. Тревожило, что мало при этом выносят вещей; впрочем, главное, конечно, не эти бумаги, а Петрашевского. Распахнув дверку, Иван Петрович с острым любопытством вгляделся в плотного человека, больше года занимавшего его мысли. Первый раз его увидел когда вывели на крыльцо. Даже черной своей бородою он, казалось, бросал вызов
