Что же в данной работе может быть поведано нам о любви, переносе, женской сексуальности, а также о biirgerliche Moral («буржуазной морали»). Давайте начнем с любви. Согласно аргументации данной статьи, в отличие от общепринятого мнения, любовные дела "записаны как бы на особом месте, не допускающем никакого другого описания" (160). В этом отношении данная работа устанавливает критерий современной чувствительности. Любовь, подобно любому процессу в психической сфере, подвержена компульсивному повтору, это аксиома, которая является "одним из основных положений психоаналитической теории". Данное понятие возникло в качестве ядра статьи Фрейда по технике, написанной за год до опубликования эссе о любви в переносе (Фрейд, 1914b). Соответственно, любовь — это лишь новое издание чего-то, запечатленного когда-то в бессознательном.
Знание об этом является для врача "хорошим предупреждением против возможного у него контрпереноса". В то время контрперенос считался ненужным осложнением. В данном контексте контрперенос явно понимается как нечто такое, что может побудить действие со стороны аналитика. Поэтому аналитику лучше быть к этому подготовленным заранее. Пациентка, со своей стороны (и давайте не забывать, что это ее сторона), либо отказывается от психоаналитического лечения, либо, в противном случае, "должна примириться с влюбленностью во врача как с неизбежной участью".
Фрейд обращает наше внимание на тот факт, что неврозы, по крайней мере, для женщин, если придерживаться буквы данной статьи, нарушают "способность любить", безотносительно к тому, знает об этом или нет "ревнивый отец или муж" (161). Однако аналитик знает, что если препятствующая анализу вследствие невротического процесса влюбленность выражается и анализируется, это содействует выздоровлению пациентки. Опять подчеркивается связь между любовью и знанием, показанная в анализе маленького Ганса (Фрейд, 1909). Однако на самом деле все гораздо сложнее. Если в реальной жизни невроз мешает способности к любви, в лечении любовь мешает способности к специфической форме знания, называемой инсайтом.
"Вспышка страстного требования любви" является работой сопротивления. Пациентка лишается своей сообразительности, своего принятия объяснений, своего понимания, своего интеллекта, своего ин-сайта. Она "вся как будто ушла в свою влюбленность". Страсть вытеснила вспоминание. Под угрозой находится даже продолжение лечения. Существенно важная двойственность ясно выражает этот парадокс: любовь является мотором аналитического излечения, а также главным препятствием к нему. Давайте предположим, что процесс анализа развивался, так сказать, нормально. Вдруг "вся сцена совершенно меняется, как будто бы игра сменилась ворвавшейся внезапно действительностью". Как нам следует понимать эту явную инверсию логики аргументации? Давайте оставаться ближе к тексту, где появление любви в переносе посреди анализа описывается как обладающее качеством действительности, посягающей на иллюзорность данного процесса. Перенос, сравниваемый в другом месте с игровой площадкой, на которой разрешено навязчивое влечение пациентки к повторению, сравнивается теперь — по крайней мере, по своим воздействиям — с тем, что кладет конец театральной постановке. Мы можем предположить, что во время тех фаз анализа, в которых любовь в переносе выходит на первый план, субъект анализа, который говорит, и тот субъект, о котором "она" говорит, по-видимому, становятся одним и тем же. Между ними нет пространственного зазора. То пространство, на котором анализ возможен, сузилось. Но то, что возникает, не является действительностью. Другой субъект занимает теперь центр сцены, тот, кому пациентка активно адресует свои пассивные желания: аналитик.
