— Принято, — сказал мегафон, и руки — фыш-фыш — опустились. В тот же миг кто-то из первых рядов шепнул ему: «Порядок, вы прошли».
Козеф Й. перевел дух с некоторым облегчением, но тут же услышал снова голос мегафона:
— Кто против? — спросил мегафон.
И на сей раз поднялись руки, но Козеф Й. с первого взгляда понял, что их было гораздо меньше, чем «за». Ошеломляющее чувство счастья проникло ему в сердце, согревая все существо.
Несколько дней Козеф Й. не находил себе места. В глубине души творилось что-то в некотором смысле для него новое. Рождались вопросы. И, что еще серьезнее, вопросы не собирались уходить из мозга, мучая его, требуя ответа, хотя бы промежуточного.
Мозг, казалось, вот-вот лопнет, и бурливое вещество потечет по его лицу. Когда это все началось? Где он ошибся? Надо было отказаться в первую же минуту — но какую минуту считать первой? Как продолжать в том же духе, если Франц Хосс и Фабиус так ему доверяют? Чего они все от него ждут? Чего хотели голоса с кухни, которые столько времени его терроризировали, да и сейчас пристают? Зачем им знать, что будет с ним завтра и то же ли самое будет с ним? То же самое — это как? Дичь какая-то. Почему они никогда ничего не говорили прямо? И почему он должен думать, что будет потом, почему он и об этом должен думать? И что значит — не забыть про них, почему они все время повторяли это «не забыть»? И с кем ему надо быть поаккуратнее? И когда он будет один, то что? И где именно ему придется быть одному? И кому надо смотреть в глаза, и что придется решать, и как они могли говорить, что он тут один по-настоящему свободный? И о каком дне шла речь, какой день близится?
Когда, однажды утром, Франц Хосс, Фабиус, складской толстячок и Розетта склонились над ним, чтобы разбудить чуть ли не за час до восхода солнца, он решил, что эта четверка пришла просто-напросто его убить.
— Просыпайтесь, господин Козеф, — шелестел почти безгласно складской толстячок.
— Господин Козеф, господин Козеф, — взывал Франц Хосс, и голос со свистом вырывался из его пропитой глотки.
— Ну пожалуйста, пожалуйста, — разливалась Розетта.
— Господин Козе-е-е-ф, — тянул Фабиус.
Он приоткрыл глаза и сначала не узнал никого. Он видел только четыре лица, наклонившиеся над его телом, четыре темных лика, потому что свет от фонаря бил откуда-то сзади. Он приподнялся на локтях, в испуге, и только тогда расшифровал на каждом лице черты, которые давали каждому из лиц имя.
