— Интересно, он и деньги у него таким же тоном просил? — подал голос Игорек.
— Не забывай, Игорь, что он все-таки больной человек, — напомнила я. — Причем психически больной. И болен он серьезно.
— Как ты узнала, где он живет? — уточнил Григорий Абрамович.
— Он писал обратный адрес на письмах к брату, — ответила я.
— Действительно, явный псих! — проворчал Игорек. — Мог бы попросить брата присылать ему деньги до востребования, чтобы адрес свой не светить.
— Помолчи, Игорь! — приказал Грэг.
Мы замолкли. Григорий Абрамович молчал вместе с нами, что-то напряженно обдумывая. О чем он думал? Может быть, о том, что ему теперь, слава богу, скорее всего не придется уходить на пенсию? Или о том, что мы утрем-таки нос этим пижонам из ФСБ, если, конечно, возьмем этого самого Машкова-старшего.
— Интересно, — сказал вдруг Григорий Абрамович, — есть у него сейчас готовые бомбы?
Мы с Игорьком не ответили. Откуда нам знать? А ему-то, Абрамычу, это зачем?
Григорий Абрамович словно услышал мой невысказанный вопрос.
— Очень не люблю ждать в больничном коридоре, когда людям из моей группы пришивают руки или ноги. А если голову оторвет? Назад не пришьешь.
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
— Где еще я найду тогда такого психолога?
…Красный Плес оказался забытой богом деревушкой на левом берегу Волги, полностью погруженной во мрак, утонувшей в высоких зарослях какой-то травы, как выяснилось утром — крапивы. Было начало третьего ночи. Искать сейчас самостоятельно дом, в котором живет Александр Машков, не было никакой возможности.
Стоило бы, конечно, дождаться рассвета, до которого осталось часа полтора, не больше, но Григорий Абрамович спешил поскорее добраться до террориста. Он приказал Кавээну подъехать к одному из немногочисленных домов, осветить фарами окна, а сам пошел на переговоры с местным населением, если таковое обнаружится. Мы остались ждать результатов его дипломатических усилий.
Григорий Абрамович разговаривал минут десять, но зато вернулся с провожатым, который сам вызвался показать дом Машкова. Он оказался мужиком словоохотливым и трещал всю дорогу, несмотря на то, что его подняли из постели среди ночи.
— Машков дрянь-человек, — сообщил нам мужичонка, хотя мы его ни о чем подобном не спрашивали. — Я как рассуждаю? Ты, конечно, можешь сам не пить и других за это осуждать. Это сколько тебе угодно. Ну так мы тебя с собой и не зовем! И если заходим иногда, так не для того, а чтобы поговорить. О жизни нашей красноплесской. Ты человек новый, твое мнение нас интересует!
