— На Козюлину балку, у Бочарникова половни горят! К участковому! У него хлеб горит!
Услыхав об этом, участковый бросился к первой тройке. Вскочил на облучок к пожарнику и, выхватив саблю, стал размахивать ею, гоня лошадей к своему горящему току. Туда же следом помчался на тачанке атаман. За тачанкой атамана бежал Илюха, бежал и кричал:
— Одну бочку мне, я горю–у!
Но никто его не слушал. Все три бочки ускакали к подворью участкового.
Мишка Рябцев остановился на дороге и злобно рассмеялся:
— Ха–ха–ха! Вот это здорово! Это, пожалуй, за меня греют наших иродов! — И обернулся к отцу: — Видишь, тятя, а ведь я не один! Нас много, тех, кто Деникиным и Шкуро служить не хотят! Мы ещё себя покажем! — И уже зловещим шёпотом: — Скоро покажем!
Отец Мишки задумчиво ответил:
— Какой мерой меряли, такой и им отмеряй. Пойдем, сынок, пойдём! Нам эти пожары не тушить, наши зори ещё заполыхают! Это им не крепостное право — пороть. Да ещё кого пороть! — Он покрутил головой. — Казака пороть, мать их душу! — Он поднял голову, весь напрягся и повторил: — Пойдем, сынок!
А набат все надрывался над станицей. Но никто не шёл тушить пожары.
Чуть брезжил рассвет. От Егорлыка стлался сизый туман. Он медленно полз, растекаясь по лугу и затягивая серой пеленой сады. Старик Рябцев вышел во двор, перекрестился на восток и, ковыляя на натруженных ревматических ногах, вошёл в конюшню. Умная кобыла Косандылка повернула голову к хозяину и тихо заржала, словно удивляясь тому, что он так рано пожаловал в конюшню.
Старик корявыми пальцами почесал у лошади за ухом, стал отвязывать уздечку.
— Пойдем, Косандылушка, сынка надо отвезти куда следует… Беда пришла, Косандылушка, опозорили нас на всю жисть… — Старик сморщился. Из глаз его покатились мелкие росинки слез. — Поротые мы теперя, Рябцевы, поротые.
Кобыла вздохнула, помахала головой, как будто сочувствуя хозяину, и, прихрамывая, покорно поплелась за ним во двор. Запряг её старик в небольшую бричку с ящиком, запряг по–татарски, без дуги. Прицепил к уздечке верёвочные, пропитанные дёгтем вожжи и начал укладывать в повозку оклунки с мукой и горохом, с кусками свежезасоленного сала.
— Соли там, пожалуй, нужно будет? Надо соли с ведёрко насыпать, — говорил сам с собой старик.
На пороге хаты показался Мишка. Не спал, видно, он в эту ночь. Лицо его пожелтело и отекло. Под глазами чёрные круги.
— Куда это вы, папаша, в такую рань? — морщась от боли, спросил он отца.
