— Первое требование, — говорил Фигнер, набивая трубку, — каждый в вашей партии должен говорить по-французски. И не только в тылу. Как надел чужой мундир, так свой язык враз запамятовал. Офицерам, Щербатой, особый наказ: помнить с первой минуты, что они рядовые, никаких вольностей. Французы до этого щепетильны весьма и внимательны.
Алексей соглашался, он и сам так же думал. Вот только как с Волохом быть? Ведь не отвяжется, одного без себя не отпустит. А по-французски всего два слова знает: «мусью» до «Бонапартий». Последнее слово непременно с прибавлениями уж вообще сугубо русскими. От такого француз с коня падает. И долго не встает.
… Ночь между тем вошла в свою середину, стала близиться к утру. Бравые гусары уже кое-кто улегся на свободной лавке, а кое-кто, без церемоний, на полу. Разговоры стали стихать, превращались в длинные зевки да короткие междометия.
— Скоро светать станет, — сказал Фигнер. — Задержался я из-за вас. Да не сетую. От души желаю, чтобы предприятие ваше как лучше удалось.
— Благодарю, подполковник.
— Ежели какая промашка случится, я вам один адрес назову. Там мои люди. Укроют, помогут. Можно им полностью довериться.
Алексей еще раз убедился, что Давыд хорошо ему подсказал.
— А кто такие?
— Поджигатели и мародеры, чернь.
— Что ж у вас, подполковник, с ними общего?
Фигнер взглянул на него внимательно.
— Общее у нас большое: ненависть к поработителю родины нашей. — И кроме внимания и строгости в его взгляде показалась Алексею глубокая тоска и скорбь.
— Однако не следует ли нам вздремнуть до света? — Фигнер сладко потянулся. Оглядел избу — не то что лечь, ступить некуда. — Пойдемте, поручик, я вас определю.
За его коляской громоздилась крытая фура. Фигнер откинул сзади полог.
— Постойте, засвечу.
Выглянул с огарком свечи.
— Пожалуйте, сударь. Не обессудьте, шелкового белья на постели не имеется.
Алексей забрался в фуру: целый склад хорошего товара. А в углу, с краю, тугая перина с подушкой в изголовье и громадная овчина одеялом.
— Прекрасно! А вы как же?
Фигнер беспечно повертел пальцами у виска.
— Не беспокойтесь. Я в коляске прекрасно отдохну.
Алексей лег, блаженно вытянулся, натянул на себя до подбородка пахучую овчину, закрыл глаза. Но сердце и голова его еще долго, несмотря на легкий хмель, оставались открытыми. И для непростых дум, и для тревожных чувств.
Утром прибыла из команды Фигнера еще одна фура.
Веселый, будто славно выспавшийся, Сашка вытащил Алексея на свет.
