— Ну дурак — так дурак! Чтоб я такой чучелой боем командовал? Снимай разом, надевай сапог.
Волох не дрогнул.
— Лексей Петрович скомандуют. А ваше благородие будут подсказывать. Вот так-то мой батя однова…
— Знаю! — оборвал его князь. — Твой батя однова горилку дует и детей строгает. Дураков вроде тебя.
— Зачем только дураков? — Волох, будто не слушая, оглядывал правую ногу князя, примериваясь — не обмотать бы еще чулок поверх тесемкой, на манер онучи. — У него и умные выходили. Старший брат, к примеру, в офицеры вышел. И высочайшим повелением в дворяне произведен.
— Алешка! — рявкнул князь. — Ты его слышишь? Нашел, каналья, с кем меня ровнять. Что у тебя там в кружке осталось? Ну-ка, дай сюда.
— Невозможно, ваше благородие. Это не пьется, отрава в ней собралась.
— Да? — недоверчиво переспросил князь. — А не отрава, поди, осталась?
— Будет, — пообещал Волох, приближаясь с тесемкой. — Ввечеру. Ножку позвольте, обмотать. Неровен чулок потеряете.
— Шею себе обмотай! — рявкнул князь и, сунув в карман зрительную трубку, припадая на больную ногу, вышел из палатки. — Шибеник!
«Шибеник» (то бишь висельник) глянул ему вслед и осушил кружку с «отравой».
Стоявшие в строю гусары при виде князя, как один, не улыбнулись. Снизу смешон, да сверху грозен. Смотрели не усмешливо, а сочувственно и уважительно. Что за зверь такой — подагра — никто и не слыхал: барская болезнь, но при видимости, как морщится лицо князя от сдерживаемой боли, жалели его от души. Особенно, когда полковник сделал попытку сесть в седло.
— А вот мой батя, как поранили… — завел было Волох, пытаясь помочь.
— Уйди! — рявкнул князь. Сунул левую ногу в стремя, лег грудью на холку лошади, рванулся вверх. Сел, выпрямился — и уже не узнать его!
Приосанился, тронул ус, горделиво огляделся, подозвал Волоха, нагнулся, что-то шепнул ему в ухо.
— Как есть, ваше благородие.
Тронулись колонной, замыкало которую небольшое орудие, взятое на всякий случай. Волох почему-то держался не рядом с князем, а прилепился к Алексею.
— Что тебе князь сказал? — спросил тот Волоха.
— Пустяковину, господин поручик. Иди, мол, к своему бате.
— Точно — к бате? — усмехнулся Алексей. — Не к матери?
— Не очень разобрал, ваше благородие. Горячо было сказано.
— А что за травку ты в водке мыл?
— Мыл… Вы сказали… Не мыл — настойку делал. А травка-то? Кабы самому знать, Лексей Петрович. Дернул клок, что под руку подвернулся.
— А если хуже станет?
Волох изумился, с детской искренностью.
