От соломы шел дурманящий хлебный запах, и у Павла Ивановича закружилась голова. Он встал, встряхнул плащ, снова постелил и сел. Валя опустилась рядом.
— Вы знаете, Павел Иванович, я сегодня отпросилась у главврача на два дня, хочу съездить в деревню к отцу с матерью. Тут совсем близко — сто двадцать километров. Девяносто пять на автобусе, остальные пешком.
— Почему же пешком?
— Наша деревня на границе трех областей, и ни одна из них не берется делать туда дорогу. И хорошо!
— Что же хорошего? — удивился Павел Иванович.
— Там бор… Начнут строить, вырубят сосны. И станет не тот лес. А мне что нравится в нашей деревне, так это дорога к ней по лесу. Представьте: высоченные старые сосны — и неба-то не увидишь, а если свернешь с тропы — не пройдешь сквозь густой подлесок из зарослей дикой малины, вишняка, боярки и, самое смешное, хмеля. Тайга! А сама деревня в солончаках, в распадке между двух озер. Одно голое, в белой каемке соли по берегам, другое пресное, заросшее камышом. Там много дичи, рыбы, ондатры…
Ему захотелось увидеть тот лес и деревню.
Он вспомнил себя двенадцатилетним заморышем-детдомовцем в незнакомом селе Белозерка, куда их завезли в войну, и женщину, добрую и всю какую-то никлую от горя и от работы.
Однажды в поисках еды он забрел на ферму и по запаху вареной свеклы пришел в маленькую скособоченную избушку. Долго стоял у дверей и глотал воздух с вкусным паром от котла, в который женщина, стоя спиной к двери, резала и кидала красную свеклу. Позднее он узнал, что этой свеклой кормили телят. Вот женщина повернулась, чтобы отставить ведро и взять другое. Ему никогда не забыть, как она крикнула:
— Господи! Деточка! Да что с тобой?
Он был так слаб, что не соображал и говорить-то не мог, только привалился к колодине и все глотал воздух. Она засуетилась, схватила его, провела и посадила на лавку, налила в кружку свежей пахты, протянула ему. Он захлебывался, пил большими глотками, словно боялся, что отнимут. Выпив, долго вылизывал кружку.
В маленькое чистое оконце неистово лезло оранжево-золотое солнце, на подоконнике ползали еще вялые мухи, и было видно, как пролетали с крыши блестящие капли и гулко шлепались на завалинку. Шла весна сорок четвертого года.
Женщина принесла бидончик, налила еще пахты. Потом захватила черпаком свеклы, вывалила ее перед ним на стол и ушла за перегородку. Обжигая и пачкая пальцы, он ел свеклу и слышал, как женщина там сморкалась. Через некоторое время вышла с красными опухшими глазами, сняла с него мокрые ботинки, повесила у плиты.
