Неожиданно Чуха сдавленно всхлипнул и опустился на колени. Спирт и Череп оглянулись и замерли. Из сосняка к ним медленно приближалась пожилая женщина в простом ситцевом платье с глиняным кувшином в руках.
Спирт перекрестился.
— О боже, я все понял — это она во всем виновата! Из-за нее все!
Нижняя челюсть Чухи задрожала. Упав на колени, он пополз к женщине.
— Мать, прости. Я больше не буду. Прости, мать. Прости нас всех.
Женщина в недоумении попятилась назад.
Спирт, схватив лопату, сделал шаг в ее направлении, но Борман ловко подставил ему подножку. Спирт упал. Борман навалился на него, придавив к земле.
— Полежи пока, философ. Разобраться надо, а то наломаешь дров.
Чуха, не переставая креститься, подполз к женщине и стал тыкаться губами в ее руку, пытаясь поцеловать сухую, морщинистую кисть.
— Матерь Божья, не наказывай нас. Прости нас, грешных. Готов нести любое наказание, только верни меня. Клянусь жить праведно, в монастырь пойду, если надо. Только спаси!
Женщина свободной рукой стала отталкивать Чуху, но он был неумолим. С другой стороны к женщине подполз Череп. Попыток прикоснуться к ней он не делал, зато усердно бил поклоны.
Борман встал с притихшего Спирта и подошел к ошеломленной крестьянке.
— Вы нас узнаете?
Женщина испуганно молчала.
Чуха, прижавшись к ее смуглой руке щекой, скулил:
— Матерь Божья, прости. Церкви служить буду, только верни.
Вторя ему, разрыдался Череп:
— Мама, прости. Я не буду больше.
— Да что с вами, сыночки? — запричитала наконец крестьянка. — Вы же комсомольцы. Пустите меня. Что вы делаете?! Я только молочком угостить хотела.
— Вы в каком году родились? — спросил ее Борман.
— В тысяча восемьсот семьдесят шестом… А что? Ну успокойтесь, родимые.
Борман решительно схватил Чуху за воротник гимнастерки и оттащил в сторону.
— Идиоты, это же не она… Та чуть ниже была. И немного старше. Что, рехнулись совсем? Ну сами посудите, если ей сейчас шестьдесят шесть, то в наше время все сто тридцать должно быть. Ну, встали с колен, убогие!
Женщина, ничего не понимая, переводила взгляд с одного на другого.
— Сыночки, милые, что с вами? Что я вам сделала?
Череп, попытавшись подсчитать в уме возраст женщины, наморщил лоб, затем устало встал с колен. Чуха протер губы тыльной стороной ладони, отряхнул галифе и укоризненно посмотрел на крестьянку. Женщина, стараясь улыбнуться, протянула кувшин с молоком.
— Намучились, сынки? Молочка попейте. Силушки прибавится…
Череп зло заметил:
