Я принялся убивать арабов.
Всё было настоящим там, в пустыне — вонь, огонь, хруст песка на губах, обещание скорой разборки в сердце тьмы, в красных морях. Мой брат Орион — Орион-Светоносец — помогал марксистским партизанам и арабским радикалам так же исправно, как когда-то его отец, мамин брат. Мы то и дело находили подарки с Марса в песке — герметичные полусферы, битком набитые боеприпасами, оружием и пайком. Пустыня полыхала день и ночь. Прожектора чертили чёрное от жара небо в клетку, чадили, сгорая свечой, кипарисы и пальмы, и самая большая ловкость заключалась в том, чтобы вовремя распознать прущего на тебя с товарищами шахида. На днях (во время утренней игры) мы прочесали всю пустыню, захватили столицу и космопорт. Я пропустил следующий уровень (транспортировка на Красный Марс), прибегнув к чит-коду, и отправился истреблять марсиан. Красные орды, commies. Людей Ориона. Нас нёс к его столице ветер Марса. Бессильный шелест, песок и пыль, крик и стон, вой плавящихся металлов и свист бури пуль — и музыкальное сопровождение игры — сплетались в песню войны, песню алого бога. Зов Ориона. Красные падали перед нашими автоматами, словно кегли — худые жалкие дикари — и мы шли, шли, шли вперёд. Миссией руководил мой отец. Когда мы ворвались в тёмную крепость, я, как, наверное, сделал бы каждый, сменил игровую личину. Теперь я стал моим отцом. Мы встретились с Орионом один на один, отец/я — и он.
Орион — твой брат, умоляла в тылу сознания мама, твой брат…
Он ждал меня в лабиринте в глуби своей цитадели, с клинком в руке, как древний богатырь. В кромешной красной преисподней я глянул ему в лицо — человеческое, земное… Орион был прекрасен. Иконный лик. Глаза синели, как васильки. У Повелителя Красной Тьмы были глаза, как у мамы. Синие, русские. Мои.
Меня схватила судорога. Царапая щёки, я сорвал шлем и еле успел нагнуться к ведру для бумаг. Меня стошнило алкоголем, жёлчью и злостью. Я поднялся и как-то прополз десять метров до своей уборной, шатаясь, размазывая слёзы и горько кляня и жалея себя и отца. Завтра же напишу Ориону, решил я, завтра же. Не сейчас, потому что я пьян, у меня истерика, и я чёрт-те чего наплету. Завтра. Попрошусь к нему на Марс. К коммунистам, ага. В сердце тьмы, к диким… рогатым… большевикам. Я напился холодной воды из-под крана, влез под горячий душ, потом вылез обратно в комнату и с позором убрался под одеяло.
Во сне всё было как наяву, в прошлом году, когда мы с мамой на месяц съездили в Киев. Я ещё успел вспомнить, успел понять, что это сон — и тут же позабыл. Сон выполз в мир, а наш цветной, богатый мир был сном. Иллюзия, виртуальность. Холодная война закончилась совсем не так, последние тридцать пять лет не то исчезли, не то не туда пошли. Мы возвращались домой, в Советский Союз. Не оттого, что отец прогнал нас, умер или разорился, нет. Это было наше решение, отец тоже одобрил его (только
