Император со свитой был все еще на балконе, тогда из папки цесаревич бережно достал фотографию красивой молодой девушки в белом платье и с распущенными по плечам волосами, и прикрепил ее к зеркалу.
— Чем бы ее прикрыть, если отец обратно через мою каюту пойдет? — спросил он сам себя.
— У мени тельняшка старая есть, — хлюпнул носом Курашкин.
Если бы на месте наследника оказался кто-либо из корабельных офицеров, Курашкин тотчас же схлопотал бы по морде, но наследник, поглощенный созерцанием лица на портрете, даже не расслышал слов матроса. Тогда Курашкин, привстав на цыпочки, заглянул через плечо цесаревича и почтительно сказал:
— А що це за красуня?? Ах, ах, яка краса!
— Это принцесса Алиса Гессенская, — явно польщенный, ответил Николай. — Она недавно приехала к своей сестре в Ильинское и вот прислала мне свою карточку.
— Прынцесса вона чи ни, а такой красы я еще отродясь не бачил, — Курашкин понял, что нащупал самое уязвимое место наследника русского престола, и пригладил удовлетворенным жестом свои запорожские усы. — И бровки у ней дугою, и носик у ней прямый, чисто бушпрыт, и румянець во всю щоку. А очи як диаманты свитятся в темноте.
— Значит, она тебе нравится? — спросил цесаревич.
— Так точно, ваше императорское высочество! — ответил Курашкин, восторженно выкатывая глаза. — Еще як!
— Мне она тоже очень нравится. Я помню ее еще с тех пор, как она была совсем девочкой. Я хотел бы на ней жениться.
— И знаете, що я вам еще скажу, ваше высочество — це правильно, оженитесь на ней. Була б у мени така наречена, я бы все побросал да оженився на такой гарной дивчине.
От таких слов сердце наследника растаяло. Если бы оно было из леденцов, мухи тотчас бы слетелись сюда со всего Кронштадта, а может даже из Петергофа.
— Я хочу жениться, но родители не дают своего благословения, — пожаловался будущий царь матросу.
— Як я вас розумею, ваше высочество. Мои батьки тож булы самодуры.
— Но-но, ты не очень-то! — осадил Курашкина Николай.
— Я хочу сказаты, що воны тож не дали мени благословиння, когда я кохался в дивчину, — поправился матрос. — Мени батенько прямо так и сказав: «Дурак ты, Тарас. Со всього села выбрав саму худу и строптиву. Вона же, каже, холодна, як жаба, и сала в ней немае ни пуда. А в справной жинке и титьки повынны буты як вымя, и бедра ширше плечей, щоб можна було ее и за боки ухопыти, и за титьки посмыкати».
— И что же ты делал? — спросил цесаревич, любуясь на портрет Алисы.
