— Спасите, вытащите хоть вы меня из этой черной дыры! Мистер Кеннеди! — крикнул Джеффри, окончив свой рассказ.
И со слезами он бросился на шею Джона, даже сделав ему больно.
— Спокойно, спокойно, — успокаивал его Джон. — Я не помогу тебе, если ты сам себе не поможешь. Ты должен показать им всем, что ты настоящий мужчина, а не хлюпик — садист, жестокостью готовый вершить на земле судьбы людей. Раскрой им свою душу.
— Он много слишком натворил, чтобы судья и присяжные сжалились над ним и сказали: «Невиновен», — или объявили хотя бы амнистию, — все еще держалась на своем Кассандра.
— У тебя железное сердце, прокурор, в этом все твои беды, что ты душу не видишь, а лишь проступки, — заключил о Кассандре Джон.
После того, как Джеффри увели они остались вдвоем, прокурор и адвокат, одни на поле боя. Первым заговорил Джон:
— Почему ты такая железная Кассандра? — спросил он первым перейдя на «ты».
— Джон, как будто ты не знаешь о жестокой жизни американца. Она научила меня этому. А раньше я была другой, такой, как Аннет, или как Кейти, радостной и счастливой.
— Неужто кто-то разрушил все это, а ты струсила, не стала искать опоры и выбрала самое легкое — уйти в железный черепаший панцырь.
— Это был Майкл Норрис… — с трудом выговорила Кассандра, но почувствовав, что ее слушают и понимают, продолжила, — он разрушил мою жизнь, а никто меня не понял, все были увлечены своими делами, а я стала ненужной частичкой мира. Мы встретились, когда мне было 16, а ему 25, и полюбили друг друга так, что нельзя было представить, что мы когда-нибудь расстанемся. Он был крутой, интересовался всякими убийствами, а я восхищалась его крутизной. Он мне книгу про этого Освальда, о которой говорил Джеффри, читал мне каждый день, а я восхищалась его манерой. И все было бы прекрасно, но мы расстались из-за того, чтоб, Майкл ненавидел воспитанных детей. Я ждала от него ребенка и как-то раз мы обсуждали, как его будем воспитывать, Майкл предлагал садистские методы, предлагал читать ему «Освальда» по ночам, а я была против. Через месяц у нас была крупная ссора и я порвала с ним.
— А ребенок? — поинтересовался Джон.
— Ребенок родился. И когда я взяла его на руки — он так ласково посмотрел на меня своими большими зелеными глазками, такие чувства переполнили мою душу… Я поняла — он любит меня. Я тогда сказала ему, дала свой настрой на его жизнь: «Тимми! Ты обязательно станешь самым обаятельным и умным президентом Америки!» Он был очаровательный… Что-то от Тимми я нахожу в Джеффри, будто бы он его телесная копия. Глаза у него такие же. А вот душа у него не к телу. Ему измениться надо. Но ничего не поделаешь, Тимми умер, я с этим смирилась еще тогда, 20 лет назад. Я помню до сих пор скорбную маску сестры, сообщившей мне это. Они всегда надевают эти маски, чтобы сообщить о смерти, ведь не их родственник умер. Я тогда боялась идти домой, чтобы не стать жертвой маминых скандалов и не получить букет обвинений о том, что я хлюпик. Я уехала… в Минеаполис, где и кончила колледж и университет и стала такой, какая сейчас. Потом были Мичиган, Калифорния, Каролина, Джорджия, а потом, когда мне предложили родной Чикаго, я решила вернуться в этот преступный мирок моего детства. Все мои умерли: и мать, и тетя, осталась лишь маленькая Аннет, которая и наполнила меня той энергией, благодаря которой я смогла отплатить Майклу Норрису, этому бабнику. У него и с миссис Уиндеграунд роман, и со мной, и с мамашей Джеффри. Скольким он мстит… Но теперь настал мой звездный час… Преступники Чикаго не будут спать спокойно, — и тут она посмотрела на Джона и что-то переломилось в ней еще раз. — Я это тебе рассказала, Джон, потому что вижу, что доверяешь врагу, оппоненту, как друг.
