Оказалось, что переворот Ивана IV в 1560 году,
установивший в России самодержавие и положивший начало великой Смуте, а
следовательно, и московитскому фундаментализму, был не менее, а может быть, и
более жестокой, чем в 1917-м, патерналистской реакцией на вполне по тем временам
либеральную эру модернизации, которую в первой книге трилогии назвал я
европейским столетием России (1480-1560 годы). Да и николаевская имитация
Московии переставала в этом контексте казаться случайным эпизодом русской
истории, а выглядела скорее мрачным предзнаменованием того же, 1917 года. Один
уже факт, что идейное наследие этого «эпизода» преградило России путь к
преобразованию в конституционную монархию (единственную форму, в которой только
и могла сохраниться в современном мире монархия), заставляет рассматривать
николаевскую имитацию Московии как ключевое событие русской истории в Новое
время. Достаточно вернуть его в контекст всего послепетровского периода, чтобы
в этом не осталось сомнений.
Третья стратегия
Для Петра, вытаскивавшего страну из исторического
тупика, выбор был прост: Московия или Европа. На одной стороне стояли «духовное
оцепенение» и средневековые суеверия, на другой - нормальное движение истории,
где те же богопротивные геометрия и философия привели каким-то образом к
появлению многих неслыханных в «полунемой» Московии необходимых, в том числе и
для нее, вещей - от мощных фрегатов до телескопов и носовых платков. Для Петра
это был выбор без выбора. Европейское просвещение, как он его понимал, стало
после него в России обязательным.
И ни один из наследовавших ему самодержцев до
Николая I не смел уклониться от его европейской стратегии. Сергей Михайлович
Соловьев подтверждает: «Начиная от Петра и до Николая просвещение всегда было
целью правительства… Век с четвертью толковали только о благодетельных плодах
просвещения, указывали на вредные последствия [московитского] невежества в
суевериях»[32].
Но европейское просвещение имело, как оказалось,
последствия, не предвиденные Петром. «Он воспитывал мастеровых, - заметил по
этому поводу один из замечательных эмигрантских писателей, Владимир Вейдле, - а
воспитал Державина и Пушкина»[33]. А отсюда уже недалеко
было до того, что «новое поколение, воспитанное под влиянием европейским», по
выражению Пушкина[34], совсем другими глазами
посмотрело на московитское наследство, которое не добил Петр и которое даже
укрепилось после него в России. Речь шла, естественно, о крестьянском рабстве и
о патерналистском его гаранте - самодержавии.
